Алексей Рыбин - Три кита: БГ, Майк, Цой
«Все братья – сестры» – идеальная «прямая передача». Кроме музыкантов и слушателей, здесь нет никого, никаких посредников. И никакой головной боли для музыкантов. Все это слышно – Майк здесь играет и поет свободно, не зажато, как у него (да и у любого артиста) бывало на «больших официальных концертах».
Выйди этот альбом на Западе – при всех его чисто исполнительских шероховатостях, он стал бы бестселлером. В СССР он разошелся в количестве нескольких десятков экземпляров.
Вилли Усов сделал обложку, на которой Майк и Борис выглядят, как натуральные парни с Вудстока, да и весь альбом пропитан этим духом – духом праздника свободной, никому ничем не обязанной музыки, кроме которой не существует ничего – ни зверского СССР, ни милиции, ни унылого и душного комсомола, ничего, кроме радости, лета и отличных песен. Это одна из лучших пластинок (будем так называть) из всего, что записано в рок-н-ролле на русском языке.
Альбом записан в июне 1978 года, и у меня он напрямую ассоциируется с ленинградской белой ночью, с чудесным временем с мая по июль – лучше этих месяцев нет ничего, ради них стоит терпеть все мерзости петербургской осени, мокрой северной зимы и унылой, в общем, слякотной весны.
«Сладкая N» – это уже совершенно другое звучание, настроение и подача. Это настоящий (несмотря на лаконичность и минимум средств, с которыми он записан) студийный городской ритм-энд-блюз.
Если «Братья-сестры» – это музыка улицы, полей, реки, солнца, то «N» – это уже городские лабиринты, залитые асфальтом площади, проходные дворы и брандмауэры, окружающие полупьяного блюзмена.
Майк отчетливо понимал, что блюз, начинавшийся, как музыка хлопковых плантаций, деревенских завалинок и салунов, очень быстро стал музыкой сугубо городской. По крайней мере, тот электрический блюз, который слушал и любил Майк.
Это музыка Чикаго, индустриального мегаполиса со всеми его городскими прелестями: вонью заводских труб, уличной преступностью, пробками на дорогах, толпами на тротуарах, с полицией, ночными клубами с проститутками, сутенерами и наркоторговцами, с диким общим темпом жизни.
Темп жизни Ленинграда уступал в скорости темпу Чикаго, а музыка Майка неслась вперед, опережая время и застывших в нем музыкантов советских ВИА – с улыбками, приклеенными к розовым лицам, поющих свои странные советские песни непонятно о чем. Апофеозом общего безумия и наплевательства на хоть какие-то смыслы у них было произведение про почему-то «Увезу тебя я в тундру»… С какой стати, в какую тундру? Ну, это их дела.
Майк женился и переехал в самый что ни на есть «достоевский» центр города.
Сейчас мне это кажется вполне логичным – в продолжение темы о маленьких дешевых студиях, жилье Майка тоже соответствовало образу классического чикагского блюзмена. Сами обстоятельства жизни направляли его по тому пути, о котором он мечтал, который прошли его любимые артисты, герои чикагской блюзовой сцены.
Если кто помнит знаменитый (и любимый Майком) фильм «Братья Блюз», то комната, в которой жили Майк и его жена Наташа (а потом и их сын Женя), очень даже напоминала каморку Джэйка и Элвуд, только что поезда под окнами не грохотали.
Комнатка была частью довольно густонаселенной коммуналки с планировкой «купе» – длиннющий коридор соединял входную дверь с общей кухней, по одной стороне коридора – окна, в которые открывался довольно-таки унылый вид на крыши трущобной части Центрального района Ленинграда (тогда он был Куйбышевским районом, что придавало этим кварталам дополнительную трущобность), по другую сторону коридора всяк туда входящий видел одинаковые двери, ведущие в одинаково узкие и неуютные комнаты.
Майк был человеком не то чтобы коммуникабельным, но вежливым и с соседями поддерживал отношения ровные.
Район этот – улица Марата, Волоколамский переулок, Боровая, Коломенская, Звенигородская, Социалистическая – выглядит так, будто на стол высыпали штук двадцать спичек и они упали горкой, – в плане получилось что-то похожее на расположение всех этих улиц.
Здесь Ленинград (Санкт-Петербург) словно забывал о своей параллельно-перпендикулярной планировке – на пересечениях улиц и переулков здесь нет прямых углов, все криво-косо, здесь, если хочешь «срезать угол», сократить путь и пойти напрямую, по гипотенузе, – окажешься еще дальше от цели. Коротких путей здесь нет в принципе, здесь своя геометрия. Единственное спасение – широкая и внятная улица Марата, упирающаяся в Невский. Но когда пешеход, оказавшийся в этом районе, впервые ищет улицу Марата и идет к ней, достаточно одного неправильного поворота, и он в мгновение ока оказывается на Лиговке – что от Невского уже совершенно непропорционально далеко. Непропорционально пройденному пути. Вот такой район.
После своей пятиэтажки на Бассейной, стоящей, считай, что в чистом поле, Майк странно быстро адаптировался к жизни в трущобном районе. Вообще-то, это как бы исторический центр Санкт-Петербурга, но этот участок центра на девяносто процентов состоит из огромных старых доходных домов, прилепившихся друг к другу стенами и выстроившихся в монолитные утесы, ущелья которых называются улицами. В ту пору это был район коммуналок и, соответственно, красивые, богатые, хорошо питающиеся и одевающиеся люди здесь не жили.
Майк не был аристократом, он был представителем той самой русской интеллигенции. Хотя бы потому, что я ни разу в жизни не слышал от него слова «быдло». Ну, просто как факт. Он мог материться, но про «быдло» как-то не было. Он умел уважать людей, и неважно, что он думал на самом деле, важно, как он себя вел.
Он очень легко вписался в коммунальный быт и прекрасно находил общий язык с людьми, значительно, иногда даже радикально ниже его по уровню образования и общего развития. Он мог найти общий язык с последним дебилом-алкашом и тут же – с профессором консерватории или каким-нибудь академиком «из бывших».
Майк освоил дежурства по коммуналке (если кто не в курсе, что это такое, – так это очередность уборки всей огромной квартиры – от туалета до прихожей).
Очень быстро изучил Майк расположение винных магазинов и пивных ларьков – и через месяц уже был здесь совершенным старожилом.
Благодаря его вежливости и умению общаться соседи не были против бесконечного потока гостей в его крохотной комнате (если точнее – в комнатке Наташи, жены), и посиделки у Майка затягивались до утра – ну, или пока последний пьющий не засыпал, потеряв остатки сил за стаканом сухого.
Тогда Майк пил исключительно сухое, изредка – портвейн.
С пивом была отдельная история, пиво было культом и, мне кажется, для Майка пиво было некой игрой – игрой, как стало понятно в дальнейшем, очень опасной, смертельно опасной, – я имею в виду алкоголь вообще и пиво как его составную и наиболее коварную часть.
