Агата Кристи - Расскажи, как живешь
Провожает мою увесистую попутчицу дама очень худенькая и бойкая. Она обращается ко мне по-французски, и мы оживленно болтаем. Ведь я еду в Алеппо? Ах, ее кузина едет не так далеко. Говорю ли я по-немецки? Ах, какая жалость, что нет. Ее кузина немного знает немецкий. А по-турецки я говорю? Тоже нет? Какое невезенье! Ее кузина не говорит по-французски. Но что же нам делать? Как мы будем с нею общаться? Да, соглашаюсь я, похоже, нам не придется общаться.
— Ужасно досадно, — продолжает сетовать бойкая кузина. — Ведь так приятно пообщаться. Ладно, давайте быстренько расскажем, что успеем. Вы замужем?
Я признаюсь, что замужем.
— А дети? У вас, наверное, много детей. У моей кузины только четверо, но зато трое — мальчики! — говорит она с гордостью.
Я чувствую, что должна поддержать честь английской семьи. Меня просто не поймут, если я признаюсь, что у меня только одна дочь, и я бессовестным образом прибавляю себе двух несуществующих сыновей.
— Превосходно! — Кузина сияет. — А сколько у вас было выкидышей? У моей кузины было целых пять — два в три месяца, два в пять месяцев, один мертворожденный младенец, семимесячный!..
Пока она прилежно перечисляет, я размышляю, не придумать ли выкидыш и мне, чтобы возбудить в собеседнице еще более дружеские чувства, но тут, на мое счастье, локомотив дает свисток, и бойкая кузина, промчавшись по коридору, спрыгивает на перрон.
— Все остальное вам придется объяснять жестами! — кричит она мне на прощанье.
Перспектива пугающая, но все утряслось: мы вежливо киваем и улыбаемся друг другу. Этого оказывается вполне достаточно. Моя спутница щедро угощает меня то тем, то другим из своих припасов провианта, щедро приправленных пряностями. В ответ я, как человек воспитанный, приношу ей из ресторана яблоко. Когда из корзин извлечены все пакеты с провизией, места в купе стало еще меньше, а запахи пищи и мускуса страшно меня угнетают.
С наступлением ночи моя спутница тщательно проверяет, закрыто ли окно. Я лезу на верхнюю полку и терпеливо жду, пока с нижней не донесется ритмичный храп. Я тихонько прокрадываюсь вниз и чуть приоткрываю окно.
Наутро изумлению турчанки нет границ: как окно могло оказаться открытым, ведь она его проверила вечером? Она дает мне жестами понять, что она не виновата, а я, в свою очередь, уверяю, что ни в чем ее не виню — дескать, окна иногда открываются сами собой.
Мы подъезжаем к станции, где моей соседке выходить, она прощается со мной необыкновенно сердечно. Мы опять улыбаемся друг другу и выразительно качаем головой: дескать, очень жаль, что нам не удалось хорошенько познакомиться.
Во время ленча я оказываюсь за столом с милой старушкой, она американка. Задумчиво глядя на женщин, работающих на полях, мимо которых мы проезжаем, она вдруг изрекает:
— Бедные созданья! Интересно, они ощущают себя свободными или нет?
— Свободными? — Я озадачена.
— Ну да, свободными. Ведь они могут не носить больше паранджу. Мустафа Кемаль[53] покончил с этим. Они теперь свободны!
Я с сомнением гляжу на работающих турчанок. Что-то непохоже, что в их жизни произошли какие-то изменения.
Дни напролет они гнут спину на полях, и, по-моему, они отродясь не носили паранджу, для них это роскошь. Впрочем, я не спорю. Это бесполезно.
Американка зовет официанта и требует стакан горячей воды.
— Je vais Prendre, — объясняет она, — des remedes[54].
Официант в недоумении.
— Кофе или чай? — спрашивает он.
Довольно долго мы втолковываем ему, что нужна просто горячая вода!
— Не примете ли со мной соли?[55] — спрашивает она меня таким тоном, как будто угощает коктейлем.
Я благодарю и объясняю, что в этой соли не нуждаюсь.
— Но это же очень полезно, — настаивает старушка.
Я с трудом уклоняюсь от подобного насилия над моим организмом. Возвращаясь в свое купе, я вспоминаю старого Абд эс-Салама — как-то поведут себя его кишки в предстоящем сезоне?
В Алеппо мое путешествие временно прерывается — Макс велел мне здесь кое-что купить. До следующего поезда в Нусайбин целые сутки, и я соглашаюсь примкнуть к экскурсии в Калат-Симан. Со мной вместе едут некий горный инженер и почти глухой священник. Святой отец, неизвестно с чего, решил, что горный инженер, которого я впервые вижу, — мой муж.
— Ваш муж превосходно говорит по-арабски, дорогая моя, — замечает он, покровительственно похлопывая меня по руке, когда мы возвращаемся с экскурсии.
Я очень смущена и кричу:
— Безусловно, он хорошо говорит по-арабски, но он не мой…
— Да-да, не спорьте, дитя мое, — отвечает он, ничего не слыша. — Он очень хорошо знает арабский!
— Но он не мой муж! — надрываюсь я.
— А вот ваша жена, полагаю, ни слова не знает по-арабски, — продолжает священник, повернувшись к инженеру, который становится красным как рак.
— Но она не моя… — кричит он, но священник перебивает:
— Нет-нет, вы должны ее научить.
И уже хором мы орем, чтобы он все-таки услышал:
— Но мы не женаты!
Священник меняется в лице.
— Почему? — спрашивает он сурово.
Инженер поворачивается ко мне:
— Я сдаюсь.
Мы оба хохочем, и лицо патера проясняется.
— А-а, я вижу, вы подшутили надо мной.
Машина подъезжает к отелю, и он осторожно выбирается из ее недр, разматывая длинный шарф. Потом поворачивается к нам с улыбкой:
— Благословляю вас, дети мои. Желаю вам долгой счастливой жизни вместе.
Наконец-то прибываю в Нусайбин. Поезд, как всегда, не дотягивает до перрона, и под подножкой вагона оказывается пространство в пять футов — и куча острых осколков щебня. Один из попутчиков спрыгивает и расчищает для меня площадку, чтобы я, не дай Бог, не вывихнула ногу.
Издали вижу бегущего Макса, а позади него — Мишеля.
Сразу вспоминаются три его любимых заклинания: «Forca» (что-то вроде «Вдарь!» или «Наддай!» — обычно с плачевным результатом), «Sawi proba» и наиболее излюбленное — «Economia», благодаря которому мы часто оказывались посреди пустыни без бензина.
Еще до того, как они до меня добегают, турецкий чиновник в форме требует мой паспорт, потом карабкается обратно в вагон. Наконец мы с Максом обнимаемся, радуясь долгожданной встрече. Я трясу грубую руку Мишеля, а он говорит мне: «Бонжур!» — «Здравствуйте», потом по-арабски возносит хвалу Аллаху за мое благополучное прибытие. Кто-то из наших рабочих успевает подхватить мои чемоданы, которые кондуктор швыряет через окно. Я требую назад паспорт. Но тот чиновник куда-то запропастился, а с ним и мой паспорт.
Меня встречает верная «Синяя Мэри»; Мишель открывает заднюю дверцу, и моему взору предстает привычная картина: несколько живых куриц, связанных за ноги, канистры с бензином, и тут же какие-то груды тряпья, которые при ближайшем рассмотрении оказываются человеческими существами. Мишель сваливает чемоданы прямо на кур и отправляется вызволять мой паспорт. Опасаясь, что Мишель может применить вариант «Forca», и тогда не избежать международных осложнений, Макс идет за ним. Через двадцать минут они возвращаются с победой.
