Сергей Шаргунов - Катаев. "Погоня за вечной весной"
Обычно собирались в квартире-кафе на улице Петра Великого, обставленной с шиком и едва ли в духе революционного аскетизма: в главном зале был паркет с меандром по периметру, на окнах — мраморные подоконники, атласные желтые портьеры, кресла с шелковой обивкой, в углу — рояль фирмы «Стейнвей». За вход принимали книги, которые потом передавали «пролетариям» или оставляли в библиотеке «Коллектива». «Собиралось обычно много людей, — рассказывал Кирсанов, — человек сто, пятьдесят. Иногда удавалось добывать бутерброды. Когда не было совершенно свечей, я заготавливал жгут из газеты и освещал зал. Это была моя обязанность. Откуда газеты? Старых газет всюду было много. Со жгутом я стоял и освещал того, кто читал стихи». Сергей Бондарин вспоминал: «Улица Петра Великого была прямая, тихая, с акациями и каштанами вдоль тротуаров. Из-за отсутствия керосина на «пятницы» и «среды» собирались как можно раньше. Но все равно засиживались, и чтение шло в темноте: сыпались огоньки грубых, плохих самокруток. Над вершинами акаций появлялась луна…»
В «Коллективе поэтов» читали и прозу, и туда захаживал Бабель, как это следует из воспоминаний поэта Эзры Александрова: «Я помню, как темной ночью мы возвращались после следующего какого-то чтения по городу без фонарей, который выглядел какой-то каменной пустыней. Он выругал автора неудачного рассказа, помолчал, а потом процитировал фразу на еврейском, языке Библии. Я тогда не был силен в Библии. Был с нами, кажется, Андрей Соболь (который забыт незаслуженно), и он не понял, и Бабель перевел нам грустную мудрость про Соломона».
Александров, называвший «Коллектив» — «Союзом», вспоминал и других участников: «В Союзе было что-то вроде ЧК по борьбе с бездарностью, и Олеша вместе с Багрицким стояли во главе. Я помню его (Олеши) заповедь, которой мы все были подчинены. «Слово должно светиться». И все боялись его рентгеновского приговора: «светится» — «не светится»».
Про «ЧК по борьбе с бездарностью» подтверждал другой сотрудник ЮгРОСТА художник Михаил Файнзильберг, еще один брат Ильи Ильфа, в 1942-м умерший в ташкентской эвакуации. Молодые югростовцы не чурались жестоких игр: «Развлекались одним душевнобольным инженером Бабичевым, который страдал манией величия и считал себя «Председателем Коммуны Земного Шара»».
Между тем Олеша и Багрицкий начали жить с сестрами Суок.
Три сестры-одесситки, дочери преподавателя музыки, австрийского эмигранта Густава Суока, уверенно прописались в истории отечественной литературы.
На старшей Лидии женился Багрицкий. Их в 1920-м познакомил Катаев, так изображавший избранницу «бездельника Эдуарда»: «скромно зачесанная, толстенькая, с розовыми ушками, похожая на большую маленькую девочку в пенсне». На средней Ольге еще женится Олеша, а пока он счастлив с младшей, Симой. Они познакомились в летнем кафе, где он читал стихи.
По словам Катаева, Олеша и Сима, которую тот называл «дружочек», были идиллически нежны друг с другом: «они способны были вдруг поцеловаться среди бела дня прямо на улице, среди революционных плакатов и списков расстрелянных». Серафима была самая красивая из Суок, прелестная, по описанию Катаева, шатенка, «со смуглыми обнаженными руками и завитками распущенных волос».
Жили бесшабашно, бедно, весело, лихо, дико.
В 1935 году из рассказов близких Багрицкого сотрудником Института мозга человека Григорием Поляковым был составлен уникальный «характерологический очерк». Текст полон сведений, которые редко найдешь в самых злых мемуарах, включая рассказы про богемный разврат исследуемого поэта (по сути, за Багрицкого, рассчитывая на научную секретность, исповедовались его друзья). Но самое ценное, очерк дает действительно «характерологические» представления о стиле жизни всей компании:
«Одно время в Одессе Багрицкий с женой и сестра жены Багрицкого Сима, жена Олеши, вместе с Олешей жили все вчетвером в одной комнате. Сперва жена Багрицкого еще ходила на службу, потом, видя, что, кроме нее, никто не желает служить, также бросила работу. Жизнь была как у настоящей богемы: «дальше ехать некуда». Начиналось с того, что обсуждалось, какая вещь должна быть отнесена на толкучку. Жили, совершенно не заботясь о будущем, исключительно сегодняшним днем. Проводили время в безделье. Багрицкий носил одно время оба правых ботинка, различного фасона и номера, которые ему дала какая-то кухарка, вообще ходил оборванцем (так же и Олеша). В комнате была кушетка и кровать, причем обе пары (Багрицкие и Олеши) поочередно честно менялись местами, так как на кровати было удобнее спать, чем на кушетке. Часто приходил В. Катаев, и когда оставался ночевать, то ложился на пол посередине комнаты».
Показательна и одновременно фантастична история, приключившаяся в то время с Серафимой. Молодые поэты очаровали ею сорокалетнего служащего и стали питаться за его счет.
С бухгалтером, подписывавшим стихи псевдонимом Мак, познакомились на одном из литературных вечеров. Попав в гости к поэтам, он сразу влюбился в Симу. Сначала к нему на ужин приходили сестры, потом привели мужей, выдавая просто за знакомых. Багрицкий притворялся глухонемым, объяснялся с Олешей жестами и бесцеремонно налегал на еду — съел целиком банку варенья, черпая прямо рукой. Вскоре бухгалтер захотел жениться на Симе. Все, включая Олешу, не протестовали. Жених достал много продуктов, приготовления происходили у сестер, и половину слопали еще до торжества. Загс зарегистрировал брак, на свадьбу пришли сослуживцы бухгалтера. Сима плакала и просила Лидию не оставлять ее на ночь и легла на отдельной кровати, жалуясь на высокую температуру. На следующий день, несмотря на слезы Симы, ее сестра ушла к себе, подгоняемая бухгалтером. На выручку явился Олеша, но хозяин не пустил его на порог.
Дальнейшее процитируем из «характерологического очерка»:
«В это время пришел В. Катаев. Узнав, в чем дело, он принялся за него более решительно. Придя к бухгалтеру, с которым не был знаком, он вызвал его якобы по делу. Вошел в комнату и сказал: «Ну, Сима, собирайтесь». Бухгалтер даже не протестовал, настолько он был ошеломлен такой решительностью. Возможно, что к этому моменту он догадался, что его «разыграли». Сима быстро собрала свои вещи, прихватив попутно также и кое-что из вещей бухгалтера… Этим и кончилась вся история с женитьбой. Но так как Сима продолжала болеть и дома ничего не было, даже одеяла, чтобы накрыться (все продали!), то пришлось опять обратиться за помощью к бухгалтеру. Катаев вновь, как наиболее решительный, отправился к нему и принес одеяло. Бухгалтер не прекратил после этого знакомства с Багрицкими и Олешами. Он временами приходил к друзьям, садился в уголок комнаты и восторженно смотрел на Симу, прося в качестве особой милости позволить ему посидеть и полюбоваться ею еще несколько минут. В таких случаях Катаев, если он был при этом, брал на себя роль распорядителя и говорил: «Вам разрешается пробыть еще 10 минут, Мак», или: «Ваш срок истек». В последнем случае бухгалтер беспрекословно вставал и уходил… Так как он уже оповестил всех своих знакомых и сослуживцев о своей женитьбе, то чтобы как-нибудь выйти из положения, он женился на первой попавшейся девушке, с которой спустя очень короткое время развелся».
Все это воспроизведено Катаевым в «Алмазном венце» в ярких красках и с высвечиванием лукавства Симы.
Из мемуаров литератора Владимира Огнева следует, что, прочитав подобные воспоминания, 76-летняя Серафима Суок заплакала, а ее 85-летний муж Виктор Шкловский закричал, что «пойдет бить ему морду». «Вытерев нос и сразу перестав плакать, Серафима Густавовна сказала: «Этого еще не хватало! Пойдем спать, Витя»».
Рассказывая, как вызволял Симу из мужниного плена, Катаев словно красовался перед зеркалом: «Вид у меня был устрашающий: офицерский френч времен Керенского, холщовые штаны, деревянные сандалии на босу ногу, в зубах трубка, дымящая махоркой, а на бритой голове красная турецкая феска с черной кистью, полученная мною по ордеру вместо шапки в городском вещевом складе». (Константин Паустовский вспоминал Одессу того времени: «На эстраде, набитой до отказа молодыми людьми и девицами, краснела феска Валентина Катаева».)
Ольга Суок отзывалась о связке Катаев — Багрицкий — Олеша: «От всех троих оставалось впечатление, как будто сводили они счеты с кем-то: «а вот мы такие-то», как бы протестовали против чего-либо. Эта установка откладывала резкий отпечаток на манере вести себя».
Но сестер это, по всей видимости, и привлекало.
Опять расстрел
У ЮгРОСТА была своя сеть уездных и городских корреспондентов, среди которых оказался и юный Евгений Петров.
В основном корреспонденты были сельские, их требовалось набрать в штат, а потом поддерживать с ними связь. В отчете организационно-инструкторского отдела сообщалось: «При почти абсолютной оторванности от Одессы всех уездных пунктов, частых набегах на уездные города и села всяких банд, периодически разрушавших с большим трудом налаженную работу, нельзя было предъявлять корреспондентам «Югросты» очень строгих требований, и порой целыми неделями отдел оставался без информации уезда. Несмотря на все эти неблагоприятные условия, отдел продолжал кропотливую работу налаживания сети корреспондентов в уездах и начинал снова строить организационный аппарат, как только тот был разрушен».
