Моисей Мейерович - Шлиман
«Об окрестностях Олимпии я сейчас, к сожалению, не могу думать, потому что сначала я должен благополучно закончить раскопки Трои, и невозможно предсказать, как долго еще мне придется там работать… Я хочу и обязан прежде всего вернуть Греции венец ее славы».
В конце ноября Шлиман покинул Гиссарлык. Наступила зима, продолжать раскопки было невозможно.
В течение зимы Шлиман усиленно готовился к новой троянской кампании. Старый знакомый, лондонский купец Шредер, получил заказ на поставку большой партии первоклассного инструмента – кирок, лопат и вагонеток. Были наняты не только десятники, но и архитектор-инженер француз Лоран.
В конце марта 1872 года Шлиман с женой были уже на месте. Первым долгом сколотили на вершине Гиссарлыка несколько деревянных бараков: кладовую, кухню и жилище для Шлимана. Таким образом отпала необходимость ютиться в Хыблаке и каждый день возвращаться туда на ночевку. Число рабочих было доведено вначале до ста, а потом до ста пятидесяти человек.
В помощники себе Шлиман пригласил отца Софьи. В письме к знакомому Шлиман откровенно объясняет, почему его выбор пал на почтенного господина Кастроменоса: «Он – геркулес и очень годится для командования… Ничто так не заставляет себя уважать, как физическая сила, и мой тесть, тем более что он грек, будет считаться там величайшим археологом на свете».
Организационный размах раскопок на этот раз уже соответствовал серьезности поставленного задания. Шлиман решил прорезать широкой траншеей весь холм с севера на юг.
Сейчас сама эта идея кажется кощунственной всякому, кто что-нибудь смыслит в археологии. Если разведочные траншеи еще допустимы при обследовании какого-нибудь могильного кургана, то уж никак нельзя вскрывать целый город, «на вырез», словно арбуз. За двадцать лет до Шлимана, при исследовании ассирийских городов, Лэйард пользовался подземными траншеями – туннелями, которые не грозили гибелью вышележащим пластам. Но Шлиману нужно было возродить стены Трои под солнцем, он хотел сразу охватить взглядом священный город и показать его своим потрясенным современникам.
Поэтому траншея была задумана гигантская: в семьдесят метров шириной и глубиной в шестнадцать – восемнадцать метров, то есть от вершины почти до материковой скалы. Начали рыть с севера.
Первой находкой было… змеиное гнездо. Десятки встревоженных змей выползли из своих нор. Среди змей были так называемые антелии – маленькие, коричневые, не толще дождевого червя. Рабочие говорили, что укушенный антелией не доживает до захода солнца, но тем не менее довольно храбро топтали змей ногами и даже хватали руками. Однажды антелия укусила рабочего. Шлиман испугался, но рабочий, смеясь, успокоил его:
– Мы знали, что здесь водятся змеи, и заранее выпили отвара из «змеиной травы», которая растет на болоте. Теперь нам никакие укусы не страшны.
Вечером в дневнике Шлимана появилась следующая неподражаемая запись: «Я попросил принести мне этого отвара, чтобы тоже стать неуязвимым. Но мне очень хотелось бы знать, может ли «змеиная трава» сделать безвредным укус очковой кобры, от которого в Индии на моих глазах человек умер в течение получаса. В таком случае можно устроить недурную спекуляцию, занявшись разведением «змеиной травы» в Индии…» Рабочие не принесли Шлиману «змеиной травы».
Вслед за змеями начались настоящие находки. Траншея вскрыла на большой глубине остатки стен, сложенных из грубо обтесанного известнякового камня. Над этими стенами находились другие, из камней покрупнее, отличавшихся более тщательной обработкой. Но нигде не было ни следа пожара – того страшного пожара, который уничтожил Трою Приама. Глиняные черепки и предметы здесь также находились в изобилии, но они решительно отличались по стилю от тех, которые были найдены, в прошлом году. Мало того, в разных слоях черепки были разные, и это указывало на то, что они принадлежат к разным эпохам. Все больше усложнялась задача, и все жарче становилось нетерпение Шлимана. Траншея продвигалась вперед слишком медленно, гомеровская Троя еще не была вскрыта.
Шлиман начал рыть встречную траншею с юга. Она вскоре наткнулась на мощную стену, тщательно сложенную из обтесанных камней. Можно было думать, что это – бастион стены Лисимаха, которая относилась к «историческому» периоду, не имела отношения к Гомеру и должна быть разрушена, чтобы не мешать движению вперед. Так же, к сожалению, были снесены стены доисторического здания из камней, слепленных глиной, найденные на трехсаженной глубине: они относились к четвертому снизу, не гомеровскому слою. Пострадали и некоторые другие сооружения. Но главная цель осуществлялась: обе траншеи неудержимо стремились на соединение.
В это же время Шлиман получил разрешение начать раскопки в северо-восточном углу холма, принадлежавшем Франку Кальверту. Уже первые дни принесли поразительную находку. Среди огромного числа обломков дорических колонн была найдена чудесная мраморная метопа с изображением солнечного бога Гелиоса (Гелиос – в древнейшей греческой мифологии – бог солнца, впоследствии отождествленный греками с Фебом-Аполлоном – богом искусств и прорицания) на колеснице, запряженной четырьмя конями. Эта великолепная скульптура была несомненным шедевром греческого гения эпохи расцвета. Шлиман пришел к убеждению, что в позднегреческую эпоху здесь находился храм Аполлона, впоследствии настолько разрушенный, что от него не осталось камня на камне.
На значительной глубине под храмом вновь были найдены стены. Одна – циклопической кладки, из гигантских каменных блоков, щели между которыми были заложены более мелкими камнями. Шлиман признал ее принадлежащей ко второму сверху, предпоследнему городу. Рядом была другая стена, загадочная: она поднималась не вертикально, а с наклоном в 45 градусов. Можно было предположить, что она предназначалась для укрепления откоса горы. Относительно ее датировки Шлиман колебался. В обстоятельном письме он поделился своими сомнениями с английским профессором Сейсом (Сейс Арчибальд Гёнри (1846-1933) – английский языковед и археолог. В 1874 году доказал существование хеттского царства). Тот ответил, что, судя по описанию, стена относится к древнейшему периоду и, вероятно, являлась границей первого доисторического города Трои.
Письмо к Сейсу важно не тем, что Шлиман не сумел сам определить возраст наклонной стены (дальнейшее показало, что и Сейс ошибся). Важно, что это-первая попытка Шлимана привлечь к работе ученого-специалиста. Постепенно освобождаясь от воодушевления самоучки-открывателя, Шлиман стал понимать значение коллективного научного творчества, в котором разные стороны единой проблемы разрабатываются отдельными специалистами. Шлиман понял, что человек не может знать все, и с этой минуты он начал становиться истинным ученым.
