Петер Вайдхаас - И обратил свой гнев в книжную пыль...
Мои личные кризисы, которые я, будучи возмутителем собственного спокойствия, сам вносил в свою жизнь, всегда подстегивали меня к их преодолению — так я поступил и сейчас. Разобравшись с диффузным чувством вины, активизировав и признав ее для себя, я нашел путь, как жить со своей немецкой идентичностью, не бегая с утра до вечера с посыпанной пеплом головой.
В этом мне помогли те научные познания, которые я вынес из интенсивного обучения в Курвальдене. Благодаря им я сделал следующий шаг, чтобы выбраться из собственной изоляции и вернуться назад в свое проблематичное отечество.
Но одновременно с этим мне был брошен там еще и другой вызов, чуть неожиданно круто не изменивший направление выбранного мною жизненного маршрута.
По подсказке американских студентов я открыл для себя в библиотеке колледжа имени Альберта Швейцера двух авторов, которые только через несколько лет проникли в наши широты и стали путеводными звездами студенческой молодежи: Эрих Фромм и Эрик Эриксон.
Я стал читать их. И день за днем внутренне вырастал на несколько сантиметров, начиная глядеть вокруг себя с возрастающим чувством испытываемого освобождения. То, что излагали эти авторы, не было умозрительной абстрактной философией, наоборот, было живой и приложимой к нашей повседневной жизни. А мы были молоды и хотели жить! Мне следовало бы сейчас перечитать эти книги, чтобы я смог сказать, что же в них такого было, что действовало так освобождающе на меня и на души всего нашего разношерстного коллектива. Помню только, что, читая их, я каждый раз ударял кулаком по столу и восклицал: «Да, это так! Долой пережитки прошлого!»
Мы были близки к тому, чтобы там, наверху, в одиноких горах Швейцарии, зажечься, опережая события, от той искры, которая только через несколько лет воспламенит студенческие сердца равнинной Европы. Вообще американские студенты, составлявшие половину от общего числа участников семестра, а нас было 45, внесли в наше маленькое сообщество много свободомыслия и независимости в общение и мышление. Беркли и мощный протест студентов против войны во Вьетнаме, да и «дети цветов» уже проснулись в США, намного раньше, чем в Париже, Франкфурте и Берлине поднялись на баррикады сотни таких, как Даниэль Кон-Бендит, К. Д. Вольфф или Руди Дучке.
Чего же тут удивляться, что и мы в нашей маленькой ячейке начали вести политические дискуссии и в конечном итоге лишили и так весьма либеральное американское руководство колледжа их административных постов, а директора выкинули из окна (не пугайтесь, с первого этажа!) и взяли управление колледжем в свои руки. Не обошлось без жарких многочасовых политических дебатов, зачастую продолжавшихся до самого утра. Маленький колледж среди спокойных швейцарских гор походил на сумасшедший дом, но по сути он стал лабораторией общественных отношений, где мы еще В 1965 году во всех деталях проиграли то, что в других местах вылилось в громкую реальность 1968 года.
К моему великому счастью, этот драматический разворот событий как следует набрал силу только в последние недели моих занятий. Был выбран студенческий совет: китаец Ли, англичанин Вилли и я, немец. Мы должны были заменить руководство колледжа. Все трое изо всех сил старались поддерживать нормальное функционирование колледжа, ухитряясь при этом подвергать время от времени сомнению все существовавшие до нас структуры управления, в конечном же итоге в день своего отъезда мы вернули все бразды правления прежнему надежному руководству.
Это был бунт, буря в стакане воды. Все мы пережили процесс высвобождения личности в группе, так сказать в «коллективе». И мы не дали этому взрывному процессу закончиться в границах только одной своей личности, а распространили его, спроецировали на все наше окружение, на «общество», которое мы составляли. Это был потрясающий опыт групповой динамики поведения: низвержение традиционных авторитетов также входило в программу действий. Наверняка консервативные в своем большинстве профессора в столь же малой степени акцептировали это обретение нами сверхсамостоятельности и наше извращенное толкование их педагогических взглядов, как и через несколько лет их коллеги, возмущавшиеся левацкими требованиями студенческой «сексуальной революции» 1968 года. Я, во всяком случае, вступил в то бурное время уже в известной степени подготовленным и не испытывал панического страха перед контактом с разбушевавшейся молодежью, отрицавшей всех и вся, и выплеснувшимися на улицу эмоциями, сопровождавшими их групповую динамику поведения.
Но для меня самого возникла тогда еще и другая проблема, и я, опасаясь «расспросов», ни с кем не хотел ею делиться: я влюбился!
— Ну и где же здесь проблема? — спросите вы.
До того она была подругой моего американского друга Дэвида Лестера. Нежная и слабая, она должна была часто оставаться в постели.
— Так проблема была в этом?
Нет, конечно же нет!
Я не просто влюбился. Я был безумно увлечен. Она притягивала меня, как мощный магнит. Я противился. У меня были свои цели, свой план. Я приехал сюда, чтобы учиться. И не хотел себя связывать. Старался держаться от нее подальше. Но она завораживала меня. Не шла из головы.
Она была очень красива: блондинка, с карими глазами, женственная, очень нежная и с сильной потребностью к кому-нибудь прибиться. Ее звали Биргитта. Двойное «т» она выговаривала как двойное «д», при этом очень мягко. Она была датчанкой — мягкая речь и певучая датская интонация.
Дэвид уже бывал здесь, в горах, с нею раньше, в предыдущий весенний семестр. И немного рассказывал мне о ней. Он заинтриговал меня. Она приехала не сразу, только через две недели — опять болела, какая-то история с почками.
Когда я наконец увидел ее, впервые поговорил с ней, то смертельно испугался. Мне показалось, я знаю ее. Уже лет сто, а то и больше. Мне захотелось тут же осторожно заключить ее в объятия и сказать: «Вот ты наконец и пришла!»
Конечно, я этого не сделал, а сделал то, в чем у меня уже был накоплен солидный опыт: при первой же возможности я убежал. И держался от нее подальше, только иногда косился во время еды. Я избегал ее, словно у нее была заразная болезнь. Нет, конечно. Просто на меня она действовала как перманентно засасывающая воронка, как безотказно функционирующий водоворот — стоит мне только приблизиться, и она без труда проглотит меня.
Однажды студенты затеяли в перерыве между лекциями снежный бой в парке, один снежок так неудачно выскользнул у меня из рук, что полетел вправо, в направлении террасы, где она сидела и загорала, и попал ей в голову. Мне пришлось на ватных ногах подняться к ней и извиниться заикающимся голосом. После этого я опять неделю-другую держался от нее на расстоянии.
