Владимир Ленин (Ульянов) - Полное собрание сочинений. Том 22. Июль 1912 — февраль 1913
Остановитесь на этом рассуждении, читатель, и подумайте о различии лакея обыкновенного от лакея-публициста. Лакей простой – конечно, в массе, исключая те сознательные элементы, которые уже стали на классовую точку зрения и ищут выхода из своего лакейского положения, – наивен, необразован, часто неграмотен и неразвит; ему простительна наивная страсть перебалтывать то, что всего легче до него доходит, что ему всего понятнее и ближе. Лакей-публицист – человек «образованный», принятый в лучших гостиных. Он понимает, что уголовных шантажистов в эмиграции ничтожнейшее число («десяток-два» на тысячи эмигрантов). Он понимает даже, что этих шантажистов «направляет, быть может», «искусная рука» – из чайной Союза русского народа{64}.
И, понимая все это, лакей-публицист орудует «по-образованному». О, он умеет заметать следы и показывать товар лицом! Он не продажный писака черной сотни, ничего подобного. Он даже «сам» указал, что, может быть, кое-кто направляет десяток-другой шантажистов, но в то же время именно об этих шантажистах, скандалах, манкировках переписчиков только и рассказывает!
Нововременская школа для «писателей» «Русской Мысли» не пропала даром. Нововременец Суворин хвастался, что никогда не получал субсидий, – он только «сам умел» попадать в тон.
«Русская Мысль» не получает субсидий – боже упаси! Она только «сама умеет» попадать в тон, приятный для нововременцев и для тучковских «молодцов».
IV
Да, много тяжелого в эмигрантской среде. В ней, и только в ней, ставились в годы безвременья и затишья важнейшие принципиальные вопросы всей русской демократии. В этой среде больше нужды и нищеты, чем в другой. В ней особенно велик процент самоубийств, в ней невероятно, чудовищно велик процент людей, все существо которых – один больной комок нервов. Может ли быть иначе в среде людей замученных?
Разные люди разным поинтересуются, попадая в эмигрантскую среду. Одних заинтересует открытая постановка важнейших принципиальных вопросов политики. Других заинтересуют рассказы про скандал на балу, про недобросовестного переписчика, про недовольство образом жизни эмигрантов среди консьержек и лавочников… Каждому свое.
А все же, когда испытаешь всю тяжесть измученной, постылой, болезненно нервной эмигрантской жизни и когда подумаешь о жизни господ Щепетевых, Струве, Головиных, Изгоевых и Ко, то никак нельзя удержаться, чтобы не сказать: какое это безмерное счастье, что мы не принадлежим к этому обществу «порядочных людей», – к обществу, куда сии лица вхожи, где им подают руку!
В этом «порядочном обществе», наверное, не бывает никаких скандалов. Проститутки не попадают чуть не на положение товарищей в квартиры этих господ. Нет. Они остаются на других квартирах.
Безработные не устраивают скандалов на балах этой публики. Балы у них чинные. У них это разделено: проститутки (из безработных) на одной квартире, а балы на другой. И, если они берут себе переписчиков, то никогда не допускают такого разврата, чтобы переписчик забирал вперед деньги, да смел еще манкировать.
Скандалы из-за денег у них невозможны. Около них нет голодной, измученной, изнервленной, готовой к самоубийству публики. А если «миллионы братаются» – сегодня с «наукой» в лице г. Струве и Ко, – завтра с депутатским званием в лице г. Головина и К, – послезавтра с депутатским и адвокатским званием в лице г. Маклакова и Ко{65}, – то что же в этом скандального??
Тут все сплошь – одно благородство. Если писания гг. Струве, Гредескулов, Щепетевых и К против демократии доставляют удовольствие Рябушинским и т. д., то что же здесь дурного? Ведь Струве не получает субсидни, он «сам» попадает в тон! Никто не может сказать, что «Русская Мысль» – содержанка гг. Рябушинских. Никому не придет в голову сравнить удовольствие, получаемое гг. Рябушинскими от некиих «публицистов», с удовольствием, которое доставляли в старину помещикам крепостные девки, чесавшие им пятки.
Чем же виноват, в самом деле, г. Струве или г. Гредескул, Щепетев и т. д., если их писания и речи, в которых они выражают свои убеждения, представляют из себя своего рода чесание пяток российского, озлобленного на революцию, купца и помещика?
Что же скандального в том, что бывший депутат г. Головин обзавелся доходной концессией? Ведь он же сложил с себя звание депутата!! Значит, когда он был депутатом, концессии еще не было, она только подготовлялась. А когда он получил концессию, он перестал быть депутатом. Не ясно ли, что дело это чистое?
Не очевидно ли, что только клеветники могут показывать пальцами на Маклакова? Ведь он защищал Тагиева – как он сам заявил в письме в «Речи» – «согласно своим убеждениям»! Невозможны никакие сомнения в том, что ни одна парижская консьержка и ни один парижский лавочник не найдет ровно ничего, – ну абсолютно ничего предосудительного, неловкого, скандального, – в образе жизни и в действиях всей этой почтенной кадетской публики.
V
Общее принципиальное рассуждение г. Щепетева заслуживает воспроизведения полностью:
«До сих пор, особенно в кругах, причастных к революции, гуманитарные и альтруистические чувства слишком уже подавляли запросы личности и часто в ущерб общему прогрессу и культурному развитию всей нашей страны. Стремление к «общественной пользе» и к «благу всего народа» заставляло слишком уж забывать о себе, о своих личных потребностях и запросах, забывать настолько, что самые общественные чувства и стремления не могли быть реализованы в виде положительной (!!) творческой и вполне сознательной работы, а фатально приводили к пассивным формам самопожертвования. Да и не только специально в этой области, айв сфере самых обыденных отношений запросы личности постоянно и всячески угнетались, с одной стороны, «больной совестью», доводившей часто до гипертрофических размеров эту жажду подвига и самопожертвования, с другой – недостаточной оценкой самой жизни, обусловленной низким уровнем нашей культуры. А в результате – постоянная раздвоенность, постоянное сознание неправильности и даже «греховности» своей жизни, постоянное стремление принести себя в жертву, пойти на помощь неимущим и обездоленным, пойти, наконец, «в стан погибающих» – факт, получивший такое полное и такое яркое отражение в нашей литературе.
Ничего подобного нельзя встретить в воззрениях и нравах французского народа…»
Это – комментарий к тем политическим и программным заявлениям г. Гредескула, которые «Речь» без единой оговорочки напечатала и которые «Правда» (№ 85) напомнила, когда «Речь» пожелала забыть их.
