Леонид Жолудев - Стальная эскадрилья
Военный календарь отсчитывал новые дни и недели. На увядающую траву посыпались первые пожелтевшие листья. Нередко почти до земли опускались рваные дождевые тучи. А боевое напряжение возрастало - немецко-фашистские войска продолжали рваться к Москве н Ленинграду, то на одном, то на другом участке фронта терзали нашу оборону. Надо было непрерывно поддерживать с воздуха свои наземные войска, уничтожать вражеские переправы, его резервы на марше и боевую технику. Летали мы теперь чаще всего мелкими группами и в одиночку. Наш экипаж значился в ветеранах, и ему, естественно, ставили самые сложные задачи. Была на это и другая причина: некоторые летчики и штурманы не могли летать в сложных погодных условиях, сложившихся во второй половине сентября.
Полеты в облаках повышали, так сказать, "коэффициент безопасности": противник не имел технических средств для перехватов или поражения визуально невидимых целей. Молодые летчики мало-помалу осваивали сложные метеоусловия, и наши потери резко сократились, кадры летного состава стабилизировались. Это давало основания рассчитывать, что эскадрилья скоро восстановит былую боевую мощь.
...Мы сидели в большой эскадрильской палатке и играли в домино. Под стук "костяшек" и шум дождя никто сразу не заметил, как в палатку вошел майор Полбин. Наконец кто-то подал команду, все встали. Иван Семенович скептически посмотрел на участников баталии, но промолчал. Затем неторопливо извлек из кармана телеграфный бланк, и лицо его сразу стало строгим. Чувствовалось, что командир собирается сообщить нам что-то очень важное. Он даже не подал, как обычно, команду "Вольно", и мы замерли в молчаливом ожидании.
При тусклом свете коптилки командир зачитал телеграмму. Смысл ее заключался в том, что наши войска вели сейчас тяжелые оборонительные бои с превосходящим противником и командующий общевойсковой армией не приказывал, а просил, если это возможно, выделить хотя бы один-два экипажа для удара по железнодорожной станции, на которой происходила выгрузка вражеских резервов. Причем там, за 300 километров от нас, погода была хорошая.
Дочитав телеграмму, командир разрешил всем сесть. В раздумье, словно формулируя вслух прерванную мысль, сказал, что, несмотря на такое ненастье, на то, что полеты в такую погоду сложны и опасны, летчики не должны, не могут оставить в беде свои наземные войска. И тут же попросил встать тех, кто мог бы выполнить боевую задачу.
Я вскочил и быстро огляделся: рядом стояли все летчики эскадрильи, даже те, которые никогда не летали ни в облаках, ни ночью. Полбин поблагодарил нас за готовность к риску, но заметил, что сам он, как командир, обязан предупреждать неоправданные потери, поэтому пошлет лишь наиболее подготовленные экипажи. Первым он назвал свой экипаж, затем еще четыре и тут же поставил боевую задачу. Я должен был лететь первым, вести разведку погоды и обозначить цель.
Сейчас, когда взлетно-посадочные полосы великолепно оборудованы для ночного старта и посадки, трудно представить взлет ночью, в проливной дождь, без всякого светообеспечения. Все выполнялось буквально вслепую, и только твердое знание особенностей своей машины и безупречная техника пилотирования позволяли летчику благополучно взлетать в таких невероятно трудных условиях, да еще с бомбами и полной заправкой.
...Больше часа шел наш самолет в густых свинцово-серых облаках, пока не появились первые просветы. А неподалеку от цели начали хорошо просматриваться крупные ориентиры: поселки, железная и шоссейная дороги, водоемы. Едва Игорь Копейкин передал сводку погоды на КП полка и экипажам нашей группы, как впереди по курсу показалась цель - железнодорожная станция. Даже издалека было заметно, что там идет интенсивная работа: не ожидая в такую погоду ударов с воздуха, враг не принял мер маскировки, боевая техника выгружалась из вагонов и с платформ при ярком электрическом свете.
Мы легли уже на боевой курс, когда на станции одна за другой начали гаснуть лампы, - видимо, враг услышал гул моторов. Но было уже поздно: фугасные бомбы сорвались с замков и устремились вниз. Делаем повторный заход. Теперь цель хорошо освещалась возникшими пожарами.
Задание выполнено. Можно разворачиваться и следовать на базу. Но на какую? (И. С. Полбин разрешил командирам экипажей самостоятельно решать этот вопрос.)
На свой аэродром возвращаться было очень рискованно; если там сохранились метеоусловия, которые были при взлете, посадка исключалась. И все-таки... видно, так уж устроен человек, что тянет его туда, где все знакомо, привычно, где друзья, - одним словом, домой. Накоротке советуюсь с членами экипажа. У них такое же мнение. Ну что ж? Домой так домой! По крайней мере, там, если удастся "зацепиться" хотя бы за один ориентир в районе аэродрома, появится верный шанс попасть на полосу. К тому же и дежурный синоптик, хотя и не очень уверенно, предсказывал, что к нашему возвращению дождь может утихнуть или даже прекратиться.
На четвертом часу полета выходим в район своего аэродрома. Дождя нет, но земли не видно - она закрыта плотной пеленой тумана. Большое светлое пятно под нами - это луч посадочного прожектора, размытый водяными парами. Вывожу машину по компасу в створ посадки, ориентируясь на центр светового пятна; выпускаю шасси, снижаюсь. На высоте около ста метров погружаемся в густой туман. Становится темно. Снижаюсь до тридцати метров по прибору просветов нет. Приходится с набором уходить на второй круг. Аргунов просит сделать еще заход, говорит, что он вроде бы видел посадочные знаки. Сомнительно, конечно, ведь у меня тоже неплохое зрение. Но садиться все-таки надо.
Снова снижаемся в кромешной мгле. Нервы напряжены до предела в ожидании столкновения с землей. Стрелка высотомера дрожит около деления "25 метров". Ничего нет. Еще раз - на безопасную высоту! Бензина остается минут на сорок. Что делать? Идти на запасные подмосковные аэродромы теперь уже поздно - не хватит горючего. К тому же неизвестно, какая сейчас там погода. В таких случаях по инструкции надо покидать самолет, воспользовавшись парашютами. Но ведь он полностью исправен и послушен воле летчика. Нот, расстаться с такой прекрасной машиной выше моих сил!
Делаю мелкий вираж над аэродромом, словно заклеенным серебристым пластырем, осматриваю горизонт. Один край пелены тумана кажется неровным, как будто кто-то вырвал из него большой клок. Это в районе Старицы. Разворачиваю самолет в этом направлении и минут через десять вижу внизу громадное темное пятно. Земля! Решено: где-то здесь будем садиться.
Ищу какой-нибудь ориентир, чтобы от него с малой высоты просмотреть местность, подсветив ее посадочной фарой. Осторожно снижаюсь и вдруг вижу почти прямо по курсу, примерно в десяти километрах, тусклые огни ночного старта. Словно приглашая на посадку, вспыхнул и лег на землю луч прожектора. Немедленно выпускаю шасси, уточняю заход, вхожу в луч и... о ужас! Прямо под колесами мелькают широкие канавы, толстые почерневшие пни, какие-то колья. В памяти еще свежи воспоминания о посадке на такую "подстилку". Вторично испытывать судьбу безрассудно - чудес на свете не бывает. Пока голову занимали эти мысли, сработали доведенные до автоматизма навыки: сектора газа даны вперед до упора, штурвал взят на себя, кран шасси - в положении "Убрано". Опасность осталась позади, но тело бьет нервная дрожь: ведь стоило чуть промедлить - и катастрофа была бы неминуемой.
