Александр Коноплин - Поединок над Пухотью
- Was wollen Sie?{6}
Поскольку унтер-офицер смотрит на его брюки, солдат робко пытается прикрыть их полой шинели. Брюки, действительно, плохи. Однако во всей роте теперь других не сыщешь. Впрочем, у самого обер-шарфюрера они тоже не лучше... Солдат мельком посматривает на них и переводит взгляд еще выше, на грудь. Там, кое-как затертые, видны следы крови.
- Sind Sie verwudef? Haben die Russen Sie erschцssen?{7} На этот раз Сашка не понял ни слова, но, на всякий случай, кивнул головой и произнес "я-а, я-а", сильно растягивая гласную, как это делают немцы.
На лесной опушке грузовики неожиданно остановились. Сразу стали слышны голоса, стук закрываемых дверок. Впереди, примерно в полутора километрах, лежало укутанное в снег большое село с высокой пятиглавой церковью, темной массой домов и паутиной огородов вокруг них. По скрипу снега и приближающимся голосам Стрекалов понял, что вдоль колонны автомашин идут несколько человек. Он откинулся на ящики и притворился спящим. В кузов заглянул долговязый ефрейтор, посмотрел на Сашку и что-то спросил у солдата. Тот ответил, и Стрекалов уловил знакомое "кранк".
- Oder krank{8}, - повторил солдат. По-видимому, он еще не решил, ранен его случайный попутчик или болен. Ефрейтор помедлил немного, подозрительно глядя на Стрекалова.
Когда ушел, Сашка с видным усилием пошевельнулся, застонал, отстегнул от пояса флягу и отхлебнул большой глоток. Краем глаза он видел, как под дряблой кожей на шее соседа стремительно подпрыгнул и упал кадык. Нарочно, немного поколебавшись, Стрекалов протянул ему флягу. Солдат схватил ее обеими руками и жадно припал к горлышку.
- Danke! Danke schцn! - сказал с чувством, возвращая флягу и вытирая губы тыльной стороной руки. - Mein Name ist Frideman. Hans Frideman Tischler{9}. - И уставился на Сашку в ожидании ответа. На этот раз сержант понял, чего от него хотят.
- Шухер, - сказал он. - Ганс Шухер. - И снова протянул флягу.
Солдат удивленно поднял брови, но флягу взял и, сделав три-четыре больших глотка, вернул ее хозяину, на этот раз с поклоном. Должно быть, от голода он сразу захмелел, превратившись в веселого, добродушного болтуна. Говорил он очень быстро, глотая слова и брызгая слюной. Это был типичный "тотальный фриц", голодный, забитый, выполняющий черную работу на своих господ, запуганный ими и всей непонятной для него окружающей обстановкой. Он несколько раз повторил слова "киндер" и "кляйн киндер", затем "фрау" и "майне либе фрау" и всего чаще: "эссен", из чего Сашка заключил, что мысли и желания этого солдата слишком далеки от военной службы. Высокий молодой обер-шарфюрер, не похожий ни на одного из его начальников, ему явно нравился, а его немыслимая щедрость заставляла забыть осторожность...
Прошло два часа. Позади трех грузовиков теперь уже выстроилась целая колонна - сержант видел ближние и слышал в лесу гул множества других. Водители и сопровождающие ходили вдоль колонны, разминая ноги, громко разговаривали, смеялись, ругались и поглядывали на небо. Некоторые в поисках знакомых, а может быть, и еды навещали кузова чужих машин. Так прошел еще час, начинало темнеть, и Стрекалов понял причину остановки. Немцы боялись бомбежки. Между селом и опушкой леса, где скопилось множество машин, простиралось большое поле, пересекавшееся прямой, как линейка, трассой. Днем пересекать его было опасно, но, как только сумерки достаточно сгустились, моторы взревели и колонна тронулась. На окраине села ее снова остановили - через село проходили танки. Стрекалов видел их расплывчатые движущиеся тени среди неподвижных домов. За танками шли самоходки, минометы, артиллерия. Так же как и танки, тягачи с минометами выползали из леса справа, пересекали поле, входили в село. С востока и устремлялись на северо-запад, оставляя после себя волны едкого синего дыма. Знай Стрекалов немецкий язык, он мог бы, не выходя из кузова грузовика, узнать многое из отрывистых фраз и криков, из перебранки шоферов и разговоров сопровождающих. Однако он только хлопал глазами, считал "боевые единицы" да слушал непонятную болтовню соседа. От выпитой водки тот ожил, раскраснелся и даже как будто помолодел. Все спешили, и Сашка спешил вместе со всеми, но неожиданно фортуна повернулась к нему спиной. В нетерпении взглянув через дырку в брезенте, он увидел трех эсэсовцев с большими бляхами на груди! Полевая жандармерия! Они шли следом за тем самым худощавым ефрейтором, который первым обнаружил Сашку в кузове своего грузовика. Стрекалов понял, что его путешествию пришел конец. Не дожидаясь развязки, он перемахнул через борт и устремился к лесу. Чтобы не вызвать подозрения у сидевших в кабинах, он шел, на ходу поднимая полы шинели. Вскоре он услышал голос Фридемана, звавший его, а через минуту - длинные автоматные очереди ему вдогонку. Несколько человек бросились за Сашкой, но вскоре вернулись, вся колонна тронулась через село на запад.
В том же направлении, но по бездорожью, огибая Крышичи стороной и на все корки матеря жандармов и глубокий снег, пробирался Стрекалов.
На шоссе он вышел снова километрах в трех от села и сразу же увидел следы танковых гусениц, черные капли отработанного масла. Чем дальше двигался он на запад, тем больше попадалось ему этих следов, тверже, укатанней была дорога и слышней казался гул танковых моторов.
Деревни встречались часто, но не было ни одной, где бы сохранилась жизнь. Только обгорелые печные трубы да черные головни провожали разведчика, и негде было ему передохнуть, посидеть в тепле, найти кусок хлеба. Отмахав верст пять по зимнему лесу, Сашка мучительно хотел есть и еще больше - пить. Снег, который он горстями пихал в рот, не утолял жажду, а еще больше разжигал ее. Увидев целый колодезный сруб, Стрекалов повернул к нему. На цепи болталась деревянная бадья. Скрип журавля показался ему слишком громким, и сержант невольно оглянулся. И увидел казненного. Он висел на сучке старой сломанной березы возле самой дороги, неподвижный и темный, с вывернутыми и разведенными в стороны ногами.
Стрекалов отвернулся, выпил воды, наполнил ею флягу, посидел немного на сугробе и вновь пошел на дорогу. Не утерпев, он, проходя мимо березы, поднял глаза и узнал Фридемана.
По утоптанной множеством сапог тропинке выбрался на шоссе и, не оглядываясь, зашагал на запад. Когда позади появлялась автомашина, он прятался в кустарник или просто ложился в снег на обочине, уверенный, что едущим не до одинокого трупа... Пропустив машину, шел дальше. Голод мучил его все сильнее. Успокаивая себя тем, что до рассвета еще далеко, сержант стал делать большие зигзаги в стороны - в густых кущах деревьев ему чудились уцелевшие избы с теплыми печками, парным молоком, свежим хлебом и добрыми русскими людьми, однако стоило ему приблизиться, как деревни превращались в молодые рощи, одинокие дома - в заброшенные скирды соломы... Измученный этими бросками, слабеющий все более, сержант уже впадал в отчаяние, как в друг метрах в двухстах от дороги среди деревьев мелькнул огонек. Сашка зажмурился, покрутил головой, но огонек не исчезал. Сержант бросился к нему напрямик через глубокий снег, не замечая, что по шоссе к хутору тянется накатанный зимник. Благоразумие пришло лишь в самый последний момент, когда стали слышны запах хлеба и сонное мычание коровы. Передвинув автомат на грудь, сержант задержал свой бег, но приказать себе не волноваться не мог. Так, с бьющимся от радости сердцем, едва ворочая сухим языком, он подошел к замерзшему окну и согнутым пальцем постучал в стекло. Через минуту огонек погас, задутый чьим-то робким дыханьем. Потом это дыхание начало протаивать на замороженном стекле лунку. Хозяин хотел знать, кто стучит. Наконец заскрипела ржавыми петлями дверь, слегка приоткрылась и замерла, но на пороге никто не появился. Прижимая к груди автомат, Сашка шагнул в темный проем.
