Иван Исаков - Неистребимый майор
Через минуту включенные глушители позволили расслышать:
— Почему останавливались в запрещенном районе?.. Почему не подняли сигнал? — Это было сказано резким и повелительным тоном.
Пока старший помощник совместно с нашим лоцманом переводили капитану смысл грозного окрика, контролер спокойным голосом крикнул в малый мегафон:
— Слышь, браток, не бузи! Порядок! Топай в Рамбов!
Капитан, злой как фурия, так как потерял зря время и премию, о которой мечтал, а тут его еще допрашивают, заорал на помощника:
— Кристиан! Что наш ангел-хранитель передал на катер?
— Капитан, я ничего не понял!
— Так какого дьявола вы на все Осло треплетесь, что знаете русский язык? И даже за это получаете надбавку от какого-то ведомства? А?
Помощник беспомощно оглянулся, отыскивая глазами лоцмана, но тот счел за благо укрыться в рубке.
— Я полагаю, что он… говорит на каком-то южном диалекте, а я совершенствовался на северных говорах…
К счастью для знатока русского языка, пограничный катер, не ожидая ответа на свои вопросы, увалился в правую сторону на манер пристяжной, а затем, красиво описав половину циркуляции, рванулся назад, опять загрохотав выхлопом всех моторов. Увидя это, капитан сразу остыл, пробурчав себе под нос:
— Никогда не поймешь этих проклятых русских.
Обиженный помощник шепотом пожаловался вахтенному:
— Не прощу себе, что не сообразил сбегать в каюту за «лейкой»!.. Ведь за такой снимок можно было бы отхватить немало долларов от представителя американского журнала «Лайф»!
— А этот ангел-хранитель конфисковал бы вашу «лейку» вместе с пленкой!
— Нашли дурака! Я бы щелкнул из иллюминатора румпельного отделения.
8Старший и очень старый врач Кронштадтского морского госпиталя так докладывал прибывшему флагману, пока они шли длинными коридорами двухвековой давности:
— Травматических повреждений не обнаружено. Большая потеря сил. Временная перегрузка сердца. Но главное — в возможных последствиях переохлаждения, особенно для легких. Пока опасных симптомов не заметно. Однако приходится считаться с тем, что картина затемнена, так как еще до поступления в госпиталь больного начали лечить большими дозами спирта… Внутрь, конечно. Впрочем, возражать не приходится, ведь транспортировка была длительной, а каждая минута имела значение. Сейчас, после инъекций, теплой ванны и других процедур, больной опять попросил коньяку, и я разрешил, поскольку он не имеет еще аппетита, а ему необходимо усиленное, стимулирующее питание.
— Правильно сделали!
Действительно, уже входя в небольшую палату, можно было убедиться, что в воздухе носятся не медикаментозные запахи, а аромат армянского коньяка, бутылка которого красовалась на столике между наивными пузырьками вместе с симпатичной мензуркой.
На подушке лежала белая голова Летучего голландца с лихорадочно блестевшими глазами. Улыбаться немного наискось и не совсем уверенно он уже научился, чем и выразил свое удовольствие при виде входящего начальника. На большее он пока не был способен.
Когда Летучий голландец остался вдвоем с адмиралом, произошел следующий диалог.
— Послушайте, Озаровский, зачем вы так рисковали здоровьем? Почему не позволили вас доставить до Ленинграда? Ведь на «Святом Рохе» вы получили бы и теплую ванну и такой же эликсир ямайского происхождения. Пожалуй, покрепче «Армении».
Ответы Летучего голландца были еле слышны.
— Докладываю. Потому, что иногда очень трудно доказать, что ты не верблюд!
— Отнесем эту пожилую остроту к последствиям лечения. Но меня такой ответ не удовлетворяет.
— Уточняю! Мне во что бы то ни стало надо завтра утром, в обычное время, появиться на работе… Нельзя, чтобы от моей глупости страдало дело; а «срочное погружение» произошло из-за глупой ошибки… В отделе БП есть командиры моложе меня, они должны видеть, что служба, работа — прежде всего.
— Ну вернулись бы в Кронштадт к вечеру, в крайнем случае завтра. Невелика потеря — сутки!
— Вы плохо считаете, дорогой адмирал… Мне пришлось бы писать объяснение: когда и как было задумано это рандеву с иностранными агентами, что именно да за сколько я продал из наших оперативных планов, пока транспорт двигался по каналу. Ни сегодня, ни завтра я не смог бы появиться на работе.
— Вы, конечно, преувеличиваете, но, пожалуй, на выяснение могло уйти время. Я об этом не подумал. Ну ладно! Оставим эту тему. Но скажите честно, не слишком ли вы рисковали, отказавшись от помощи норвежца, учитывая потерю сил и наступающие сумерки?
— Нет, дорогой адмирал! С момента, как «Святой Рох» отдал якорь, несмотря на то что голова работала плохо, я все же понял, что спасен… Для этого мы с вами достаточно хорошо знаем психологию и любопытство даже плохих сигнальщиков.
— Да! Все это происшествие не очень-то хорошо аттестует нашу СНиС. Скажите, а откуда появилась идея о заключенном пари?
— Сам не знаю. Еще за минуту до остановки норвежца ничего подобного в голове не было. Я сидел лицом по ветру, в сторону наклона стеньги. Он появился абсолютно внезапно, из-за спины. Очевидно, мысль о пари возникла так же внезапно, пока приближался вельбот.
— Да! Это называется находчивостью! Ну что ж, если обойдется без воспаления легких, то, пожалуй, вы действительно выиграли это пари. Желаю здоровья. Запрещаю вам завтра появляться на службе. Да вас и не выпустят отсюда.
— Не забудьте, что здесь командуете не вы!
Летучий голландец глубоко уважал известного всему флоту старого доктора, и все же у них не получилось сердечного разговора, когда больной заявил, что утром, полдевятого, он поедет на работу.
— Помилуйте! Даже если не поднимется температура, мы предполагаем еще два-три дня применять теплые ванны, общий массаж, усиленное питание при непрерывном наблюдении за сердцем. Только после этого, и то при условии…
— Знаю! При условии, что выздоравливающий будет подогревать себе седалище паяльной лампой и смазывать поясницу и другие места каустической содой?! — со злостью выпалил больной.
Старик поднялся и с достоинством вышел из палаты.
Летучий голландец раскаивался в этой вспышке, но понял, что по-хорошему вряд ли удастся отсюда уйти.
Пока созревал план бегства, он начал учиться ходить по палате и делать легкую гимнастику.
Сестра, которой доверили уход за ним, очень гордилась своим романтическим «стационарным больным». Но после того как Летучий голландец проспал три часа и впервые плотно закусил, выяснилось, что он не считает себя ни больным, ни тем более стационарным.
