Григорий Коновалов - Вчера
- Чей же ты, бритый калган? - спросил Кронид. - Не Ручьевой ли Анисьи сынок? - Он кротко и ласково смотрел на меня потеплевшими глазами. - Каким же ветром закипуло тебя за двадцать верст от родного дома?
Что-то влекло меня к этому широколицему седому человеку и что-то настораживало, может быть, то, что он.
говоря со мной о моей жизни, лишь вскользь с холодком упомянул моего отца, зато, вспоминая мать, становился мягким и очень грустным. Он попросил меня размять его коня и посадил верхом на высокое и узкое татарское седло.
Выехал я за плотину в степь, и неодолимо потянула меня зеленеющая гусятником дорога. Вон за черными отрогами поблескивает на колокольне крест. Не моя ли там родина? Не сидит ли бабушка у порога и кормит пшенной кашей желто-пушистых цыплят? Не отец ли с дедом тяпут поперек реки бредень, а моя мать стоит на песчаном берегу и, улыбаясь, держит меня за руку? Но ничего этого нет. Отцвели и смертной желтизной налились травы, на солончаковых проплешинах блестит бесплодная земля. Нет у меня ни матери, ни отца, и никуда мне не скрыться от чужих, жестких сердцем людей. В каком-то горделивом отчаянье замкнулась моя душа. Вернувшись на мельницу, я привязал коня к ветке, разнуздал его и потерся лицом о его мягкую теплую морду. Таких умных и красивых глаз, как у этого высокого рыжего коня, я не видал ни у одной лошади, даже наш Старшина, кажется.
был не столь умен.
- Хорош конь? - спросил Кронид. - Возьми его себе.
только иди жить ко мне. Будешь хозяином. Дом у меня хороший, хозяйство справное, а детей нету. Ну?
В это время Алдоня вынес из-под сарая вяленую рыбу на веревочке, бросил на камень у кауза.
- Ты, Кронид Титыч, не тревожь парня понапрасну, - сказал Алдоня. Андрияш сдан на мои руки, и я, покуда жив, не оставлю его.
- Голод надвигается. Куда денетесь? А я, как наседка, крылья растопырил, скликаю сирот в мой дом на житье. Одинок, кому я отдам хозяйство? Иди ко мае, Ручьев, земли теперь у меня глазом не окинешь. Кони сильные.
Алдоня начинал злиться, бритые губы дрожали.
- Конями не сманишь: чужие они у тебя, Кронид.
Да у нас с Андрияшем есть своя лошадь - толстоногая.
Переживем зиму, а по весне уйдем в Медногорск. Буду подрабатывать, а парня в школе учить. А хозяйство что?
Дым! У помещиков посильнее были имения, а где они?
- То помещики-паразиты, а мы трудовики. Земля наша.
- Погубит земля вас при вашей жадности! - весело сказал Алдоня. Из кармана широких домотканых штанов вытащил плоскую бутылку с желтоватой самогонкой.
Кронид облизал свои сухие губы. Непривычно виноватая улыбка прошла по его суровому лицу.
- Винопитию не учись от нас, в будущей твоей жизни совсем это ни к чему. Не будут пить такое дерьмо.
- Такое не будут, похуже придумают, - возразил Алдоня и очень ловко выплеснул из кружки самогонку в свой рот.
- В тебе, парень, догадки нет: взрослые пьют, а ты в рот глядишь. Шел бы куда, - сказал Кронид.
Когда я пришел на зов старика, Кронид, красный от самогона, смеялся над богом, а Алдоня, мудро усмехаясь, повторял:
- Да без выдумки-то человек станет хуже свиньи.
Они закурили самосад с цветенью и снова заспорили.
Не понимая их, я все же чувствовал: связывает этих не похожих друг на друга людей какая-то давняя тайна. Оба они казались мне скрытными, подозрительными. И я побаивался их.
Алдоня проводил Кронпда за плотину до дороги, вернулся озабоченным, прятал глаза под нависшими бровями.
- Давай-ка, милый, подальше от этой мельницы. Кому бы она ни досталась, нам с тобой все равно нечего молоть.
Сумерками мы с Алдоней ушли на бахчи, в сладкий настой дынного запаха. Легли в подсолнухах. Поглаживая ладонью шершавый ствол подсолнуха, я слушал старика, горестно недоумевавшего:
- Век бы любоваться человеку ночными небесами, смотреть, как звезда перед звездой радостно похваляется сияньем. Так нет, человек с ружьем да ножом подкрадывается друг к другу. - Помолчав, он уверенно, с какойто мстительной жестокой радостью продолжал: - А может, к лучшему полымем взялась земля, а? Много срама в жизни, много пакостников среди людей. Одни сгорят, другие поумнеют. Возьми, к примеру, Кронида. Кто раз берет его, что за человек? Хлебнул лиха, чего там говорить! Справедливость ищет, а какую? Еще царь-государь прогнал его в пятом годе в далекие земли. Живут там, как на погребе со льдом: летом земля оттает на глубину борозды, а ниже - одна мерзлынь. И лежат, Андрияш, в той мерзлоте вековечные звери косматые, околели они давным-давно и ни черта не портятся. Вынимай, свежуй и вари похлебку. Народ там меднолицый, глаза отодвинуты к ушам. Добрые, как святые дурачки. Попросись к нему ночевать, так он все для тебя, даже с женой спать велит.!.
Может, туда нам с тобой убежать от голода, Андрияш, а?
- А ты был там?
- Где я был, там меня нет. Не люблю, когда выспрашивают. Знай это. Достаточно надоели с расспросами при старом режиме. Через этих допросчиков я остался разнесчастный... Спи ты, ради бога!
Рано утром пришла к нам на бахчи девчонка в бордовой кофте и льняной юбке, с непокрытой светлой головой.
Пока она шла по тропе, останавливаясь и ощупывая арбузы, Алдоня говорил мне:
- Эту Настю величают по матери Акулинишной.
Отец-то у нее, видишь, майский ветер. Многим в войну-то родителем стал майский ветер-озорник. Не гляди, что маленькая, дробненькая, ей шестнадцать годиков.
Невеста!
Влажно поблескивая мелкими зубами, Настя смотрела на меня смелыми, с веселой наглинкой, синими, как у Алдони, глазами.
- Дедушка, шкелет-то поднялся? А ведь я думала, ты похоронил его. Настя достала из своей просторной пазухи яйцо, разбпла о мой лоб. - На, отведай. А соли нету. Капни слезу - вкусней будет. Ха-ха!
Настя оторвала от плети небольшой полосатый арбуз, расколола о свою коленку. Вгрызаясь в красную мякоть, захлебываясь соком, она насмешливо спрашивала старика:
- Бороду-то смахнул для чего? Аль жениться приспичило на старости лет?
- Промашку дал, Настасья, снял красоту. Ночами спросонья цапну себя за лицо, испугаюсь: господи, чья это баба подсуседплась?!
- То-то бы обрадовался, если б наяву подвалилась какая?!
Алдоня сокрушенно качал головой, Настя нахмурилась.
- Эй ты, хромой воробей, уйди, мы с дедом секретничать будем, - грубо приказала она мне.
- Кал якай при нем, он, видать, молчун, - возразил старик.
- Хозяин мой как бы не уходил меня до смерти, - говорила Настя, не глядя на меня. - Вчера заснула у стада, а его же свиньи навалились на картошку. До черноты перепахали. А он жадный и лютый кобелина. А надысь коровницу так шатанул наотмашку, у той аж розовые пузыри пошли пзо рта. Только к вечеру отлежалась.
