Юлия Андреева - Айвазовский
Обрадовались братья и решили при помощи своих подарков похитить девушек. В общем, дурость задумали по малолетству да тугодумству. Поди, отец-князь подобру уступил бы двум хозяевам Медведь-горы своих красавиц, явись к нему братья с лаской да дорогими подарками. Да и девушки полюбили бы ладных и смелых князей и добровольно пошли бы за них.
В общем, сказано — сделано. Украли девиц, привезли их в замок на гору, быстро свадебку сыграли, а может, и без свадьбы так… день живут, два, неделю. Да только что ни ночь, воротят от них свои хорошенькие личики жены-невольницы. Не по нраву гордым княжнам грубое обращение, насилие породило ненависть. Хуже турок проклятых возненавидели они своих молодых, красивых мужей. Слезы льют, лица руками закрывают, страшные слова в тишине бормочут, не сегодня завтра вообще зарежут во сне.
Есть о чем задуматься, да только не повернуть время вспять. Так что либо убивай любимых жен, либо ищи способ с ними как-то поладить. Тогда и решили братья покорить сердца своих княгинь, показав им чудо-подарки. Рассудили так покатают сестер по небу, до самого солнца домчатся. Женщинам ведь — дорогие подарки во все времена приятны были, ласковые слова, да чтобы мужчины в их честь совершали подвиги. В общем, женщину нужно поразить. А кто больше для любимой женщины сделает, если не братья с их ларцами-подарками? Расступятся воды морские, пройдут они по дну как посуху. Удивятся, испугаются, а затем будут восторгаться красавицы, не проклинать, а славить судьбу свою, что с такими удальцами их связала.
Одного только не поняли братья: можно напугать, можно заставить восхищаться, но нельзя купить любовь. И те, кто это совершают, творят зло. А значит, недоволен будет старый Нимфолис, а он то ли маг, то ли бог. ив том, и в другом случае лучше не гневить.
На следующий день выбрал Григорий самого здоровенного коня, уселись на него братья, усадили своих жен, конь странный, необычный в этих краях, с серебряными крыльями, тут же в небо их понес. Но невысоко поднялись супруги. Вдруг услышал Григорий голос учителя среди облаков: стоят оба бледные, от страха зуб на зуб не попадает.
«А ну назад!»
Испугался, вниз коня направил. Опустились на зеленый луг, а жены им в лицо смеются. «Что же вы нас до солнышка-то не довезли. Или кишка тонка?»
В общем, неудачно получилось. И особенно обидно, что жены голоса страшного Нимфолиса не слышали, а значит, не понимали причины возвращения.
На другой день приготовил Петр колесницу, запряженную резвыми конями, снова сели вчетвером, Петр впереди всех, как к морю подкатили, так он жезлом приказал волнам расступиться. Точно невидимым ножом разрезало море. Дорога открылась, по обеим сторонам две стены из зеленой воды стоят, и рыбы в них плещутся. Погнал Петр колесницу. Сколько-то проехали. И тут голос учителя как заорет в самое ухо вознице: «Назад!» Стиснул зубы Петр, не подчинился приказу. Тогда возник перед ним царь подводный и поразил трезубцем братьев и их жен. Сомкнулось море над их головами.
Только местные говорят, что не погибли они полностью, потому как тел их никто тогда не выловил.
В море скалы-близнецы Адалары торчат из воды как вечное напоминание о тех, у которых было все, но они встали на путь недостойный, пытаясь добиться любви силой.
Глава 9
Я видел море, я измерил
Очами жадными его;
Я силы духа моего
Перед лицом его поверил.
Только в июле Айвазовский вернулся в Феодосию, привезя с собой этюды, некоторые из которых должны были в дальнейшем превратиться в картины.
Теперь для Ованеса мало просто написать море, чтобы оно выглядело похожим. Он ставит перед собой новую задачу — передать через живописные образы свои собственные ощущения. Солнце должно сиять и слепить, если изображен яркий день — зритель должен ощущать идущее от картины тепло.
Написать солнце — в Академии его учили писать солнце в дымке, солнце, пробивающееся из-за облаков или ветвей деревьев, только свет солнца без изображения самого светила. Нарисовать солнце по-другому, не так, как видели его старые мастера — было в определенном смысле вызовом, но он не боялся брать на себя столь сложную задачу.
Он устраивает себе мастерскую дома и каждый день напряженно работает, стремясь к выбранной цели. Казначеев заваливает его приглашениями приехать в Симферополь, но теперь Гайвазовский вынужден огорчать отказами своего второго отца. Он не может отказаться от работы, его солнце — то самое солнце, которое светило над маленьким Оником, солнце, о котором он грезил в далеком и теперь похожем на странный сон Петербурге, его солнце упорно не желает освещать новые картины молодого мастера. В Академии учат копировать природу, но разве можно написать один в один солнце? Гайвазовский запирается у себя, не желая видеть ни прежних друзей, ни соседей. Он упорно отклоняет все приглашения, и только устав и измучившись, ходит к морю, где подолгу сидит на песке или прибрежном камне, уставившись в даль. Время от времени знакомые рыбаки зовут его с собой в море. С борта лодки он снова всматривается в волны и солнце, пытаясь разгадать загадку, раскрыть тайну, из-за которой почему-то не может изобразить солнце таким, как видят его глаза.
Желающий достичь солнца свободно парящий в небесах Икар разбивается об землю, которую неосторожно покинул, устремившись за мечтой. Быть может, и его — Ивана Гайвазовского — погубит его южное солнце?
Впрочем, нельзя сказать, что поездка с Казначеевым не принесла вообще никаких плодов, как раз наоборот. Уже готова «Лунная ночь в Крыму. Гурзуф»[96] — нежная поэтичная картина с тем самым кипарисом, с которым художник здоровался и разговаривал о Пушкине. Вот как отзывается о проделанной работе сам художник в письме к Оленину: «По прибытии в Крым, после кратковременного свидания с родными, я немедля отправился, как Вам известно, с благодетелем моим А. И. Казначеевым на южный берег, где роскошная природа, величественное море и живописные горы представляют художнику столько предметов высокой поэзии в лицах. Там пробыл я до июля месяца 1838 и сделал несколько удачных эскизов; оттуда возвратился в Симферополь и в короткое время нарисовал множество татар с натуры, потом устроил свою мастерскую на родине моей в Феодосии, где есть и моя любимая стихия. Тут отделал я пять картин и отправил их месяца три тому назад к Александру Ивановичу Зауервейду, прося представить их по принадлежности; о сем тогда же донесено мною и В. И. Григоровичу.
К сожалению, до сих пор не имею я никакого известия об участи посланных картин. Вероятно, Вы уже благоволили их видеть. Кроме сих, я приготовил шесть сюжетов, из которых три — отделаны и к выставке будут представлены Вашему высокопревосходительству. Одна представляет лунную ночь, во второй — ясный день на южном берегу, в третьей буря. Сверх того, сделал я еще несколько новых опытов и эскизов, думал уже приступить к отделке всего, чтобы привезти с собою в Петербург, не пропуская данного мне срока».
