Юлия Андреева - Айвазовский
Глава 8
…С тех пор я знаю, что стать Айвазовским непросто, что художник Главного морского штаба имел в кармане мундира секрет, при помощи которого умел делать на полотне воду мокрой…
В. В. КонецкийЧерез неделю к дому семьи Ованеса подъехала коляска Казначеева. Айвазовский выбежал из дома и сразу же повис на шее своего второго отца. Они обнялись, и Константин Григорьевич радушно пригласил Александра Ивановича в дом. Последние несколько лет Ованес начал присылать родителям деньги, так что было что на стол поставить, причем было в избытке.
Дома сестры уже суетились, выставляя на стол хлеб да оливки, орехи и зелень. Гость в дом — счастье в дом. Обнаружилась нехватка вина: в доме Константина Гайвазовского не держали хмельного. Казначеев попытался уговорить хозяев, что зашел ненадолго и вполне может обойтись без вина, но его тут же усадили на почетное место, рядом со светящимся счастьем Ованесом. Прикладывая руку к груди, Казначеев сообщил, что и ел и пил, да разве их уговоришь? «Ах, спорить с вами»! — его снова усадили, рядом на стол водрузили большую глиняную миску с виноградом.
А из кухни уже доносятся аппетитнейшие запахи: томится мясо в ароматных травах, варится рыба, того и гляди, сейчас сестры-невесты начнут метать на стол миски да тарелки. Эка напасть!
«Ну уж нет, — со смехом отгораживает руками ближе к себе часть стола Александр Иванович. — Бог свидетель, ни крошки в рот не возьму, пока Ваня мне свои новые работы не покажет. Стосковался. Сил нет».
И пока смущенный и радостный, ну просто улыбка до ушей, юноша раскладывает перед гостем листы, Александр Иванович любуется своим названным сыном, Иваном Константиновичем Айвазовским — мальчиком, превратившимся в юношу, лебеденком научившимся летать и ставшим прекрасным белым лебедем.
На следующий день Казначеев забирает Ваню с собой. Рипсиме бы не отпустила, сколько времени она слезы лила, днем и ночью за своего мальчика бога молила, но муж говорит — надо, значит, надо. Да и Ованес не навсегда, поди, улетит с этим господином. Не может она относиться к бывшему градоначальнику так же тепло, как это делает ее сынок. Не по чину ей, что бы Оник ни говорил. Не может, хотя и понимает, если бы не градоначальник, ее сын, пожалуй, до сих пор бы мел полы в грязной забегаловке у грека, или, того хуже, грузил мешки в порту. Мать понимает, что до конца дней своих будет она молиться за раба божия Александра, а ведь не отмолит всего, что тот сделал для ее ребенка. Тем не менее — это для Ованеса Казначеев друг, благодетель, а пожалуй, и второй отец, а для нее он прежде всего господин Казначеев. И ничего с этим не поделать. Не сможет она породниться с бывшим губернатором и его женой, что из княжеского рода, даже ради сына не посмеет.
А Ованес уже летит за Казначеевым, прихватив свою столичную одежонку и художественные принадлежности, ибо поманил его великий волшебник неземными красотами, которые просто обязан увидеть молодой художник: Ялта, Гурзуф, Симферополь… Крым.
Упорхнул золотой птахой необыкновенный птенец гнезда Гайвазовских, на комоде денег оставил — много. Столько и не нужно было. Кинулись было догнать, да разве ж их догонишь? Далека дорога, змеится, петляет то вниз, то вверх, над ней синее небо, а внизу бескрайнее море — сверкает, блестит, аж глаза слепит. И солнце… такое солнце, что смотреть невозможно. Теплое, нежное, доброе.
Айвазовский откидывается на подушки открытой коляски, и кажется ему, будто бы летит он над этим прекраснейшим миром. Как же хочется объять необъятное, впустить в себя и разноцветные просторы, и ветер, и песню, что доносится откуда-то.
И вот уже перед путниками цветущая Ялта с ее горами в золотистой легкой дымке, море, ласковое и нежное — купайся или сразу начинай рисовать. Да, прилежный художник должен был бы поселиться здесь на долгие годы, но даже прожив жизнь, не сумел бы, пожалуй, запечатлеть всего достойного быть перенесенным на холсты, сохраненным для вечности.
Провести вечность у этого моря! Срастись с нагретыми на солнце камнями, ничего не делать, просто лежать на песке, с восторгом вглядываясь в голубое небо! У Айвазовского определенно впереди целая вечность. Но у Александра Ивановича никакой вечности нет, и он торопится. Айвазовский делает множество зарисовок днем, а ночью в полном изнеможении смотрит на огромные южные звезды, которые в свою очередь смотрят на художника, недоумевая, отчего тот не хватается за кисти и не спешит запечатлеть одну из них.
После Ялты путь лежит в Гурзуф. Место, где жил Пушкин — знаковое для Айвазовского место. Не отдыхая, они отправляются на первую прогулку к дому Ришелье, где восемнадцать лет назад жил поэт. Возле кипариса Ованес стоит какое-то время, представляя, как на его месте когда-то стоял Пушкин, что поэт видел это самое дерево, судя по возрасту, кипарис, предположение выглядит вполне реалистично. Ованес здоровается с деревом, отвешивая ему легкий дружелюбный поклон. «Наверное, так делал и Пушкин», — подумалось.
Все время пребывания в Гурзуфе Айвазовский приходил к дому Ришелье поговорить с пушкинским кипарисом.
«В Юрзуфе (Гурзуфе) жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского lazzarone.[94] Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря — и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот все, что пребывание в Юрзуфе (Гурзуфе) оставило у меня в памяти».[95]
Это было необыкновенное время, чуть ли не каждый день Ованес отправлялся рисовать на природу, Казначеев же старался не мешать, время от времени увлекая юношу прогулками и собранными им сказаниями об этих местах:
— Старики говорят, что когда-то на вершине Медведь-горы красовался великолепный замок, в котором жили братья-близнецы, молодые князья Петр и Георгий и их старый учитель и маг, а может быть и бог — великий Нимфолис.
Он был при братьях всю их жизнь, уча сражаться на мечах, управлять конями и колесницами, метко стрелять из лука. Когда же юноши выросли, Нимфолис покинул их, одарив на прощание двумя перламутровыми ларцами и наказав никогда не пользоваться его дарами ради недостойной цели, нечестного дела, ради и во имя зла. В первом ларце был жезл, по приказу которого расступалось море, в другом крылья, которые могли поднять в воздух человека, его коня или даже целый дом. Но только всем этим можно было пользоваться в целях познания и созидания. Братья горячо поблагодарили любимого учителя и принялись изучать дно морское или подниматься в небо, оглядывая оттуда землю. Долго ли, коротко ли радовались новым возможностям близнецы, да только однажды прознали они, что у кого-то из соседних князей, — знаешь, Ваня, много их здесь — князьев-то, — подросли красавицы дочери, и тоже близняшки.
