Светлана Алексиевич - У войны - не женское лицо
На просьбу о встрече мои адресаты откликаются охотно, за все время было только несколько категорических отказов: "Нет, это как страшный сон... Не могу!.. Не буду!.." Или: "Не хочу вспоминать! Ничего не помню... Не хочу помнить!.." А вот написать свои воспоминания решаются не все, да и не у всех получается, это трудное дело - доверить бумаге свои чувства и мысли, и переписка, против ожидания, дает только адреса и новые имена.
"Металла во мне хватает, - написала Валентина Дмитриевна Громова, санинструктор. - Осколок от ранения под Витебском ношу в легком в трех сантиметрах от сердца. Второй осколок - в правом легком. Два - в области живота...
Ушла на фронт совсем девчонкой, вернулась инвалидом. Как могла, старалась не сдаваться болезням. Окончила "вечерку", заочный техникум, а вот институт культуры закончить не удалось. Всему виной подорванное здоровье.
Живу одиноко. Из-за последствий ранений и контузии мне нельзя было иметь детей. Приезжайте, поговорим, написать обо всем не сумею..."
"Я приехала с фронта, и врачи не пустили меня учиться. Проклятая война. Проклятая контузия...
Много я поскиталась. Детей у меня не было. Мужа тоже. Все из-за войны. А наград больших не имею, только несколько медалей. Не знаю, будет ли интересна вам моя жизнь, но хотелось бы кому-нибудь ее рассказать..." (Воронова В.П., телефонистка).
Из письма Александры Леонтьевны Бойко, младшего лейтенанта, танкиста:
"...Жили мы с мужем на Крайнем Севере, в Магадане. Муж работал шофером, я - контролером. Как только началась война, мы оба попросились на фронт. Нам ответили, что работайте там, где вы нужны. Тогда мы послали телеграмму на имя товарища Сталина, что вносим пятьдесят тысяч рублей на построение танка и желаем вдвоем идти на фронт. Нам пришла благодарность от правительства. И в сорок третьем году меня с мужем направили в Челябинское танко-техническое училище, которое мы окончили экстерном.
В лагерях получили танк. Мы оба были старшими механиками-водителями, а в танке должен быть только один механик-водитель. Командование решило назначить меня командиром танка "ИС-122", а мужа - старшим механиком-водителем. И так мы прошли всю войну. Освобождали Прибалтику, Польщу, Чехословакию, Германию. Оба были ранены и награждены.
Было немало девушек-танкисток на средних танках, а вот на тяжелом - я одна. Иногда думаю: рассказать бы кому-нибудь из писателей свою жизнь, целая книга получится..."
Написал Иван Арсентьевич Левицкий, бывший командир пятого дивизиона семьсот восемьдесят четвертого зенитно-артиллерийского полка:
"...В сорок втором году меня назначили командиром дивизиона. После знакомства комиссар полка сказал: "И учтите, капитан, что вы принимаете не обычный, а "девичий" дивизион. В нем половина состава девушки, люди, требующие особого подхода, особого внимания и заботы". Я, конечно, знал, что в армии служат девушки, но плохо себе это представлял. Мы, кадровые офицеры, несколько настороженно относились к тому, как "слабый пол" овладеет военным делом, которое всегда было мужским. Ну, скажем, медицинские сестры - это было привычно. Они хорошо себя зарекомендовали еще в первую мировую войну, затем в гражданскую. А что будут делать девушки в зенитной артиллерии, где надо таскать пудовые снаряды? Как разместить их на батарее, где всего одна землянка, а в состав расчетов входят и мужчины? Им придется часами сидеть на приборах, а они железные, сиденья на оружиях тоже железные, а это же девушки, им же нельзя. Где они будут, наконец, мыть и сушить волосы? Возникала масса вопросов, такое это было необычное дело...
Стал ходить на батареи, присматриваться. Признаюсь, что малость не по себе было: девушка на посту с винтовкой, девушка на вышке с биноклем - я ведь с передовой пришел, с фронта. И такие разные они - застенчивые, боязливые, жеманные и решительные, с огоньком. Подчиняться военной дисциплине умеют не все, женская натура противится армейскому порядку. То она забыла, что ей приказано было сделать, то получила из дому письмо и все утро проплакала. Накажешь, а другой раз отменишь наказание - жалко. Мысли были такие: "Пропал я с этим народом!"
Но скоро мне пришлось отказаться от всех своих сомнений. Девушки стали отличными солдатами. Они даже были точнее, въедливее в работе, чем мужчины. А точность в артиллерии - дело великое. От города Горького, где мы формировались, дошел я со своим девичьим" дивизионом до Познани. У танкиста - броня, у пехотинца - окопчик, а у зенитчика - ничего, оборудуя боевые порядки, он прячет от поражения все, кроме себя. Он не роет щелей, не делает блиндажей, он не уходит от оружия даже тогда, когда самолет пикирует на батарею. Это был жестокий путь, давно хочу о нем рассказать кому-нибудь или написать..."
Адреса самые разные - Москва, Киев, город Апшеронск Краснодарского края, Витебск, Волгоград, Ялуторовск, Галич, Смоленск... Кроме растерянности, ничего другого не испытываю, когда, получив очередное письмо, ищу на карте незнакомый город или поселок: как же туда добраться, когда и как встретиться? Является спасительная идея: собрать как можно больше женщин вместе. Но как? И тут на помощь приходит случай. В один из дней почта приносит приглашение от ветеранов шестьдесят пятой армии генерала П.И. Батова:
"...Собираемся мы обычно шестнадцатого-семнадцатого мая в Москве на Красной площади. Уже много лет так у нас заведено. И традиция и обряд. Приезжают все, кто еще в силах. Едут из Мурманска и из Караганды, отовсюду. Одним словом, ждем..."
Стоит в Александровском саду мемориал. Красный камень памяти... Течет к нему медленная река прозрачных майских цветов: если бы удалось посмотреть сверху, то они бы напомнили костер, так их много. И меня несет этим потоком, в волнах тихих, счастливых разговоров: "Мария, ты? Не узнал бы, но глаза твои... Прежние...", "А это сын, Федор? В тебя весь. И невестку привез, и внука? Целым взводом явился сержант...", "Ваня, помнишь, а? Помнишь, как мы тут в сорок первом шли. У тебя портянок не было, а женщина подошла и шарф свой сняла. Помнишь?", "Розы кишиневские... Отойдут, маленько подвяли в самолете. Но свои хочу положить..."
А вокруг живет, хлопочет будничная и праздничная Москва. Она привыкла к этим торжественно-печальным шествиям и скорее бы удивилась, если бы их не стало, а не тому, что они есть. Нет удивления даже на совсем юных лицах. Ловлю себя на мысли, что в нашем поколении, которое не воевало, не видело в глаза ни одного взрыва, кроме тех, что гремят в карьерах, когда добывают камень, память о войне живет генетически: слишком близко - меньше одной человеческой жизни - и слишком страшно то, что было. В обычной толпе она растворена, запрятана, а сейчас отделилась от всего остального мира, как отделяется стихия - большая вода или большой огонь, у которых тогда своя жизнь, по своим законам. И здесь - своя.
