Давид Ортенберг - Год 1942
Она последняя видела отца в тот момент, когда немцы, подталкивая его в спину, увели из дому.
- Успел отец что-нибудь сказать?
- Ничего не сказал... Долгим, горестным взглядом посмотрел на меня. Глаза его говорили, а что именно - тогда я не знала. Позже поняла, что прощался навсегда со мной, семьей, домом...
Что мог он сказать на пороге родного дома, понимая, что переступает и порог своей жизни? Для себя он уже все решил. Но о таких решениях в свой смертный час не говорят. Все серебрянопрудцы подтвердили: в село Подхожее был другой путь, хорошая дорога, так называемый большак. По нему ездили все жители Лишняг, окрестных сел и деревень. Свой последний шаг Иван Петрович Иванов сделал сознательно. Знал ли он о подвиге крестьянина Костромского уезда Ивана Сусанина? Но вряд ли ему были известны предсмертные слова Сусанина из рылеевской поэмы:
Предателя, мнили,
во мне вы нашли:
Их нет и не будет на русской земли!..
Иван Иванов, крестьянин из деревни Лишняги, был подлинным патриотом Родины и во имя Родины пожертвовал своей жизнью.
На месте его гибели установлен обелиск. На центральной площади села стоит памятник. На нем изображен советский воин с приспущенным знаменем. На памятнике высечены слова: "Партизану Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Ивану Петровичу Иванову, погибшему при выполнении патриотического долга в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками".
А теперь надо, видимо, вернуться к материалам о подвиге Иванова в сегодняшнем номере "Красной звезды".
Когда накануне я прочитал сообщение Павла Трояновского, сразу стало ясно: советский крестьянин повторил подвиг Ивана Сусанина! Это было первое подобное сообщение за войну. И рассказать об этом следовало ярко и эмоционально. Наш корреспондент прислал информацию вообще с опозданием, да и сам давно уже ушел из этого района с войсками на запад. Послать в Лишняги из редакции, видно, было некого, а откладывать материал тоже не хотелось. Выход все же нашли.
Я попросил зайти Петра Павленко. Уселся он в кресло и выжидающе смотрит на меня. Дал я ему листики телеграфных бланков с наклеенными на них лентами сообщения Трояновского. Петр Андреевич, как обычно, снял очки, старательно протер их и медленно, словно заучивал текст, стал читать. Прочитал раз, два и воскликнул:
- Так ведь это Иван Сусанин нашей войны! И тоже Иван. И даже Иванов! Истинно русский человек...
Писателю не трудно было догадаться, для чего я его пригласил:
- Об этом надо писать балладу, поэму.
- Или рассказ, очерк, - вставил я.
Павленко, конечно, понял, к чему я клоню, и ответил:
- Хорошо, напишу...
Сейчас я уже могу сказать, что, когда просил его написать очерк, на душе у меня кошки скребли. И вот почему.
По всему фронту гремела слава 32-й стрелковой дивизии. Дивизия эта сибирская. На фронт она прибыла в разгар битвы за Москву. Отличилась в оборонительных боях за столицу. Именно она сражалась с немецко-фашистскими захватчиками на Бородинском поле. Воины дивизии не посрамили русской славы, а приумножили ее в дни оборонительных боев и в дни нашего контрнаступления. Естественно, хотелось побывать у сибиряков, рассказать о них.
Ранним утром вместе с Петром Павленко мы отправились в дивизию на двух "эмках". Я должен был скоро вернуться, чтобы вычитать газетные полосы, а Павленко решил провести там целый день.
Моя "эмка" шла впереди. Я был уверен, что машина писателя неотступно следует за мной. Шоссе периодически обстреливалось артиллерией противника, и я все время оглядывался: все ли благополучно? Но вот на одном из поворотов оглянулся и вижу - нет "эмки" Петра Андреевича! Остановился, ожидая. Но ее все нет и нет. Вернулся назад, туда, где в последний раз ее видел, километра за два-три. Не нашел. Направился прямо в один из полков, минуя штаб дивизии. Быть может, Павленко, подумал я, решил вначале заглянуть на КП соединения. Что ж, он сам знает, что делать. Побыл я в полку и вскоре вернулся в Москву. А Петр Андреевич не подает никаких признаков жизни. Может, с ним что случилось? Стал звонить в Военный совет армии. Там тоже переполошились, искали писателя в полках и даже в медсанбате. Наконец отвечают: Павленко в том самом полку, куда я заезжал.
На второй день приезжает Петр Андреевич в редакцию, заходит ко мне сонный, с трудом волоча ноги, покашливает, глотает какие-то порошки и сразу же вручает мне листиков десять, исписанных его обычным бисерным почерком. Оказалось, что его "эмка" сломалась, ее на буксире отвели во второй эшелон дивизии, а писатель на попутной машине, затем пешком добрался до полка, но меня уже здесь не застал. Там провел тревожный день и бессонную ночь.
- Надо было сразу же вернуться в Москву! - упрекнул я его. - Завтра бы съездил.
- Вернуться? - перебил он меня. - С пустыми руками...
Смотрю я на него, худющего, усталого, и говорю:
- Иди к себе, два-три дня ничем не занимайся, отдыхай...
Но сам же прервал его "отпуск".
И вот на второй день после нашего разговора о подвиге Иванова Петр Андреевич принес мне уже набранный и сверстанный подвал, над которым стоял заголовок "Во имя Родины".
Прочитал я очерк, и между мной и Павленко произошел такой диалог.
- Петр Андреевич, можно подумать, что ты там был, рядом с Ивановым.
- Был - не был, но ясно представляю себе все, что произошло в белогородском лесу. Написал даже меньше того, что могло быть и было.
- Да, но что скажет читатель?
- Читатель мудр. Он поймет, что к чему. Да еще и сам домыслит какие-то детали, которые тоже не будут далеки от истины. - И после небольшой паузы Петр Андреевич добавил: - Не был никто и с Сусаниным. Ни Рылеев, никто другой, но ни у кого не вызывает сомнения, что все так и было в костромском лесу.
- Хорошо. Но давай поставим подзаголовок: "Рассказ".
- А этого как раз делать и не надо. Подвиг Иванова - не выдумка, а истина. Вот уж действительно введем читателя в заблуждение...
Словом, убедил меня Петр Андреевич. На углу сверстанного подвала я сделал надпись: "На вторую полосу". Под очерком стояла подпись "П. Трояновский". Я поставил над ней еще одну "П. Павленко". И снова Петр Андреевич запротестовал:
- Оставь подпись Трояновского. Паша - отличный журналист. Смог бы сам написать очерк, но, видимо, торопился. А меня не убудет.
Согласился я и с этим. Кстати, Трояновский был крайне удивлен, когда увидел подвал в "Красной звезде", под которым стояла его подпись. Скромнейший Павел никогда не утаивал, что к этому очерку основательно приложил свою руку Павленко...
* * *
А на второй день в полдень Павленко потащил меня в Центральный дом Красной Армии на просмотр документального фильма "Разгром немецких войск под Москвой". О том, что такая картина готовится, мы знали, ведь сценарий для нее писал Петр Андреевич. Я все ждал, что он попросит у меня для этого творческий отпуск. Но обошлось. Писал между поездками на фронт или в часы, свободные от работы над очередной главой своей "Русской повести". Да и сочинять сценарий ему было не так трудно: в дни оборонительных сражений и нашего контрнаступления под Москвой он часто бывал в войсках Западного фронта, многое видел, многое знал.
