Записки фотомодели. Стразы вместо слез - Бон Полина
– Там есть щель между плитами, – говорит Марк. – Она находится прямо над отделом, где у них стоит бытовая химия.
Вода быстро уходит сквозь пол. Марк наливает второе ведро и снова выплескивает под мойку. Через несколько секунд снизу слышатся взволнованные голоса, а потом там что-то двигают и переставляют. Марк идет в ванную, чтобы наполнить еще одно ведро. Когда пять ведер вылиты на пол и окна маленькой кухни запотевают от влаги, Марк берет трубку телефона и снова звонит в магазин.
– Я живу над вами, и это я заливаю вас водой. И буду заливать до тех пор, пока вы не поставите на дверь бесшумный закрыватель или резиновую прокладку.
Война на планете Марка продолжается и ночью. За окном спальни один за другим куда-то едут тяжелые грузовики, которые, видимо, везут снаряды или продовольствие. Они рычат двигателями, гремят притороченными к бортам цепями и ведрами, подпрыгивают всем своим содержимым на ухабах и «лежачих полицейских». Дребезжат оконные стекла. Гул мчащегося на передовую груженого транспорта отдается от стен комнаты, влетает в сны, разгоняет первую самую сладостную дремоту после неспокойного тяжелого дня. Все окна в этой съемной норе выходят именно на ту улицу, по которой едут грузовики и идут, видимо в наступление, с диким ором и битьем бутылок обитатели рабочих районов. Поэтому спрятаться от войны, которая гремит на планете Марка, нельзя. Можно только накрыть голову подушкой и уткнуться в угол, чтобы хоть ненадолго заснуть и забыть, что ты живешь.
На планете Марка никогда не наступает завтра. Здесь вечноесейчасс непрекращающейся борьбой с неблагоприятными обстоятельствами и постоянная война всех против всех. В один из обычных дней – внизу хлопает дверь, за пыльным окном грохочут машины, но мне не хочется думать об этом, а хочется сидеть вместе с Марком за столиком кафе, пить ароматный напиток и смотреть, как ленивое солнце ласкает крыши, – я говорю Марку:
– Хочу детей! Марк, давай заведем ребенка. Ты будешь хорошим отцом, потому что с тобой всегда будет интересно. Наверно, я не смогу быть такой же хорошей матерью… Но я буду стараться. Я все сумею. Давай создадим настоящую семью, Марк!
Марк усаживает меня к себе на колени, обнимает и молчит. Наконец он произносит:
– Мне тоже хотелось бы иметь детей, но иногда я думаю о том, что это эгоистично и жестоко, приводить ребенка в наш безумный мир. Если бы у меня была возможность выбора, я бы не хотел рождаться в наше время и на нашей планете…
Снова грохот двери и рев грузовиков за окном. Я становлюсь такой чуткой, что слышу, как течет сверху вниз по канализационным трубам концентрированная смесь фекалий и мочи, как за стеной глухо и безразлично переругиваются немолодые и нетрезвые мужчина и женщина, как отсыхают от стен блеклые обои, как в кастрюльках булькают и испускают кислый запах дешевые пельмени… Я прикрываю ладонью губы Марка.
– Нет, нет, Марк! Лучше молчи! Не нужно ничего говорить… – Стоя посреди комнаты, я пытаюсь докричаться до него. – Прекрати этот спектакль, Марк! Засунь в задницу свои проповеди. Хоть раз позвони своим родителям и скажи им, что ты их ЛЮБИШЬ! Но даже если ты этого не сделаешь, они все равно знают, что у них есть сын, и уверена, что они счастливы. Подумай о том, что было бы, если бы они рассуждали, как ты?
Сидя на продавленном диване с выгоревшей обивкой, Марк продолжает снисходительно улыбаться в ответ на мои слова.
– Ты сама еще ребенок. И дети для тебя – это очередная игрушка. – Марк, как всегда, спокоен и рассудителен. – А ты представь, что тебе придется не спать ночами, вытирать грязную задницу, стирать обгаженные пеленки. Да и вряд ли мы сейчас можем позволить себе иметь ребенка: нужно встать на ноги. Давай подождем еще пару лет, а там посмотрим… Мы не готовы.
Но я не хочу его слушать.
– Это ты не готов, Марк! Только ты! Конечно, я ребенок. Но в моем возрасте это не так страшно, как в твоем. – Я чувствую, как саднит горло и режет глаза. – Ты же великовозрастный мальчик, который играет в игры. Ты живешь в этом клоповнике и убеждаешь самого себя в том, что это нормально. Ты боишься заводить детей и создавать семью, потому что для этого нужно быть взрослым: зарабатывать деньги, нести ответственность за своих близких…
Марк не дает мне договорить. Вскочив с дивана, он стремительно проносится мимо меня в коридор и остервенело сует ноги в ботинки. Перед тем как хлопнуть дверью, он зло выплевывает:
– Деньги! Деньги! Деньги! Ты повернута на деньгах! А это – дерьмо! У меня есть все, что мне нужно. И я не собираюсь тратить свою жизнь на ваши сраные деньги!
Звуковые волны от удара захлопнутой двери еще некоторое время расходятся по квартире. Я сижу на полу, вытирая глаза и растирая лоб, словно хочу, как фокусник, чтобы в моей голове растворился какой-то предмет, находящийся под моими пальцами. Но там только влага от крупных, как стразы, слез.
Глава тринадцатая
Перенесемся туда, где создаются желания и фантазии миллионов читателей глянцевых журналов и посетителей магазинов. На съемочную площадку, где я воплощаю образы, рожденные в голове человека, который выглядит как партизан постъядерной эры. Длинные сальные волосы заправлены под вылинявшую бейсболку с золотым якорем на лбу. Толстая шея в фурункулах с зеленоватыми гнойными головками перебинтована длинным рваным шарфом. Поверх лиловой майки с принтом, изображающим арабскую вязь, надета черная толстовка. Сверху наброшена суконная куртка в клетку со множеством карманов. Толстые ноги затянуты в камуфляжные штаны с таким количеством карманов, что в них можно рассовать приличный боевой арсенал…
Как вы уже, наверное, догадались, это режиссер. Мне даже не нужно обращать ваше внимание на то, что этот мудак сидит на холщовом стуле и чешет яйца. Возможно, вас занимает тот же вопрос, что и меня: их что, всех одевают в одном магазине «Спецодежда для режиссеров»? Я уверена, что в гардеробе любого российского режиссера есть как минимум три обязательные вещи: бейсболка, толстовка идиотского цвета и камуфляжные штаны со множеством карманов. Да, и, конечно, обязательный холщовый стул (желательно с фамилией режиссера, написанной белой краской на спинке, – как будто это вещь, которую специально пометили, потому что она принадлежит больному, зараженному опасным вирусом). В поисках ответа на мучивший меня вопрос я перебрала множество версий. Начиная с гипотезы, что почти все отечественные режиссеры одеваются у одного страдающего маниакально-депрессивным психозом модельера, заканчивая предположением, что их всех вывели искусственным путем в лаборатории на планете, которой правит безумный белый клоун из романов Стивена Кинга. Но все эти объяснения мне не подходили. Секрет этого странного дресс-кода обрушивается на меня внезапно в переходе метро, когда сидящий в коляске инвалид бодро вскакивает на ноги и стремительно удирает от пришедших его прессовать конкурирующих попрошаек.
Это же декорация! Для того чтобы заработать несколько тысяч, попрошайка пользуется каталкой. Для того чтобы заработать миллионы, режиссеру нужен холщовый стул. И кепка. И растянутый свитер. И черные очки. Потому что именно так представляют себе режиссера вчерашние каталы, ставшие продюсерами, и вчерашние мальчики-мажоры, ставшие банкирами и владельцами нефтедобывающих компаний. Это же диснейленд, детка! Глобальный диснейленд, где всё – от титек до храма Христа Спасителя – муляж какой-то несуществующей сказочной страны. В диснейленде нужен именно такой режиссер-зазывала в карикатурной кепке и черных очках, с недельной небритостью и холщовым стулом, прикрученным к заднице невидимыми шурупами.
Все, что происходит со мной на площадках или в студиях, в полной мере обусловлено законами, по которым живет наш диснейленд.
В ожидании озарения свыше, которое должно снизойти на сидящее на холщовом стуле существо с рукой, перебирающей промежность, я стою на холодном полу рядом с ванной, наполненной чем-то темным и плотным, похожим на черный пузырящийся кефир.
