Лесли Марчанд - Лорд Байрон. Заложник страсти
Однако 1812 год оказался более благоприятным. Аннабелле шел двадцатый год, и, несмотря на «высокомерное лицо», она обладала загадочной красотой, которой еще большую таинственность придавала ее задумчивая сдержанность. На этот раз у нее было несколько поклонников, некоторые досаждали ей, потому что в глубине души Аннабеллу никто не волновал. Один из них был Август Фостер, сын второй герцогини Девоншир, который даже хотел отказаться от поста министра Соединенных Штатов, потому что не мог расстаться с Аннабеллой. Другой, Уильям Бэнкс, товарищ Байрона по Кембриджу. Когда Байрон подарил ему экземпляр «Чайльд Гарольда», Бэнкс отдал его Аннабелле, которая как раз закончила читать поэму к моменту встречи с автором. Тем же вечером она написала в дневнике: «Его рот выдает язвительный нрав. Я бы сказала, что он искренен и независим. Мне показалось, что он пытался сдерживать свою естественную желчность и злобу по мере сил, чтобы никого не обидеть, но время от времени презрительно надувал губы и нетерпеливо поглядывал по сторонам».
Аннабелла жадно интересовалась слухами о жизни Байрона: «Миссис Найт передала мне несколько достоверных слухов о лорде Байроне, которые заставили меня задуматься, потому что указывали на чрезвычайно извращенные чувства». Было очевидно, что впервые в жизни Аннабелла встретила человека, который по-настоящему пробудил ее интерес. То, что она не одобряла его поведения, нисколько не уменьшало этого интереса. Она писала матери: «Мое любопытство было удовлетворено встречей с лордом Байроном, являющимся в настоящее время предметом всеобщего внимания. Говорят, что он атеист, и это вполне может быть правдой, учитывая склад его ума. Его поэма исчерпывающим образом доказывает, что ему не чужды благородные чувства, однако он всячески стремится их скрывать. Я не совершила приношения на алтарь Чайльд Гарольда, хотя не стала бы отказываться от знакомства, если бы оно было мне предложено».
Байрону не удалось поговорить с Аннабеллой, но он все же обратил на нее внимание. Позже он говорил Медвину: «Во внешности мисс Милбэнк было что-то оригинальное и запоминающееся. Черты ее лица изящны и женственны, хотя и не отличаются правильностью. У нее необычайно светлая кожа. Сложена она превосходно для своего роста, и в ней есть простота, скромная сдержанность, приятно контрастирующая с наигранной искусственностью и суровостью, навязываемых модой. Она очень заинтересовала меня».
Однако в настоящее время его мысли были заняты Каролиной Лэм. Вначале он опасался, что будет для нее очередной прихотью, чтобы потешить самолюбие. Он преподнес ей розу и гвоздику, произнеся с иронической улыбкой, которая скрывала его истинные чувства: «Говорят, вашей светлости нравится все новое и необычное». Импульсивность Каролины одновременно восторгала и смущала Байрона. С этого дня они стали постоянно писать друг другу письма и стихи. Байрон был поражен ее щедростью и небрежностью. Роджерс вспоминал: «Она совершенно пленилась им… Она говорила, что если ему понадобятся деньги, то все ее драгоценности к его услугам. Настолько безумной была ее страсть к Байрону, что иногда, не получив приглашения на бал, где будет он, она терпеливо ждала его на улице!»
Существуют, однако, свидетельства того, что любовное приключение не полностью захватило Байрона. Он пользовался всеобщей популярностью и наслаждался вниманием многих женщин, с которыми вел себя вежливо, но ничего не обещая. Графиня Девоншир писала своему сыну Августу Фостеру в Вашингтон: «Сейчас предметом восхищения, любопытства и постоянного внимания являются не Испания и Португалия, не воины и патриоты, а лорд Байрон!..
«Чайльд Гарольд» есть в каждом доме, и, как только сам автор появляется, его немедленно обласкают, воспоют ему дифирамбы и скажут что-нибудь угодливое». Перед домом Байрона на Сент-Джеймс-стрит движение было затруднено из-за множества экипажей, подъезжающих к нему с приглашениями. «Гениальный талант автора, – говорил Роджерс, – его молодость, титул, романтические скитания по Греции, – все это вместе заставило свет преклоняться перед «Чайльд Гарольдом» и Байроном. Мне известно, что две старые служанки в Букингемском дворце плакали над строками «Чайльд Гарольда», где говорилось о «смеющихся девушках», которые «удовлетворяли юношеские страсти Гарольда».
Даже скромная и упрямая Аннабелла Милбэнк легко оказалась очарована автором. На вечере в доме леди Купер, дочери леди Мельбурн, она первая заговорила с ним. Матери Аннабелла писала: «У меня есть достаточно свидетельств его доброты. Тебе известно, как легко самому благородному сердцу соблазниться злом… Лорд Б., несомненно, очень интересен, и я тронута тем, что он хочет, чтобы к нему относились со спокойным снисхождением». Аннабелла не сознавала своей судьбы, когда в дневнике писала: «Я убеждена, что он глубоко раскаивается в содеянном зле, хотя без посторонней помощи у него не хватает решимости, чтобы в корне изменить себя».
Байрон обладал свойственной женщинам чувствительностью к доброму отношению и необыкновенной способностью представать перед собеседником с той стороны, которая того, несомненно, привлечет. Об этом можно судить по его дружбе с такими разными персонажами, как Хобхаус и Том Мур, Даллас и Дэвис, боксеры-чемпионы, служанки и графини. Инстинктивно Байрон стремился оказаться на равных с наивной, чистой мисс Аннабеллой. Она чувствовала, что глубже понимает Чайльд Гарольда, чем те женщины, которые набрасывались на него, когда он на вечере внезапно спрашивал: «Как вы думаете, есть здесь хоть один человек, который посмеет заглянуть в себя?» Позже, вспоминая об этом, Аннабелла писала: «Мне он казался самым притягательным человеком из всей толпы, но я не чувствовала привязанность к нему, пока он не произнес эти слова, обращенные не ко мне: «Во всем мире у меня нет ни единого друга!»… Я втайне поклялась стать преданным другом этого одинокого существа». 26 апреля Аннабелла написала матери: «Я считаю, что бесчеловечно и не по-христиански отказывать Байрону в удовольствии находиться в моем обществе. Он для меня не опасен. Не могу поверить, что он атеист: Бог живет в его сердце».
Очевидно, Байрон слишком мало интересовался Аннабеллой, чтобы заставить ревновать Каролину. Простодушная Аннабелла передала Байрону через Каролину некоторые свои стихи. Но Каролина знала, что делать в столь возмутительном случае. Она просмотрела стихи и решила, что они не делают чести их автору. Байрон откровенно ответил Каролине: «Несомненно, она необыкновенная девушка: кто бы мог представить, что под такой скромной наружностью скрываются такая сила и такие глубокие мысли? Скажу не колеблясь, что у нее есть талант, который принесет ей известность. Передай все, что сочтешь нужным, мисс М. Я говорю от чистого сердца. У меня нет желания более близко сходиться с мисс Милбэнк, она слишком хороша для такого падшего ангела, как я. Мне бы она больше нравилась, не будь она такой совершенной».
Аннабелла была настолько тщеславна, что приняла бы последние слова за своеобразную похвалу, если бы Каролина передала их ей. Однако вскоре мысли «падшего ангела» были уже заняты другим, а вскоре и Аннабелла «устала от лондонского общества и начала мечтать о покое», перестав вести дневник.
Все это время покой Байрона часто нарушался, но по причинам, никак не связанным с мисс Милбэнк. В апреле и мае его увлечение Каролиной Лэм достигло апогея и стало диким и опасным. Ее небрежное отношение к общественному мнению пугало Байрона, приводя к ссорам и страстным примирениям. Одна из таких ссор, как позднее говорил Байрон Медвину, «произошла при очень странных обстоятельствах и без всякого объяснения. Она ее не забудет».
Сам Байрон часто бывал недовольным и придирчивым любовником. Балы, которыми славился в Лондоне дом Мельбурнов, были скоро забыты, потому что удручали хромого поэта – ведь он не мог танцевать. Ему было невыносимо видеть Каролину в объятиях другого. Она говорила: «…он любил читать и быть со мной подальше от гостей». Вскоре он начал ревновать Каролину к мужу. Его душу переполняла горечь, и он начинал хвастать своими пороками; вспоминая о своем уродстве, он выкрикивал, что они с Уильямом Лэмом – словно Гиперион и сатир. Байрон вынуждал Каролину клясться, что она любит его больше, чем Уильяма. Если она колебалась, он кричал: «Боже мой, ты за это заплатишь, я собственными руками сожму это маленькое упрямое сердечко!»
Никогда еще не сталкивались два настолько сильных и самолюбивых человека. Любовь причиняла им страдания, и все-таки они не могли от нее отказаться. В жизни Каролины это была самая сильная и долгая страсть. Она говорила Медвину: «Я стала любить его больше, чем добродетель, религию и все тому подобное. Он разбил мое сердце, но я по-прежнему люблю его». Байрон честно писал леди Мельбурн после того, как его любовь к Каролине превратилась в отвращение из-за ее выходок: «Я не собираюсь отрицать свое увлечение: оно было, но теперь его нет». В письмах к Каролине сквозит неподдельная нежность. Когда их любовь еще только зарождалась, он писал: «Я никогда еще не знал женщину, обладающую большими талантами, чем у тебя; я встречал обычных женщин, ничем не выделяющихся. Но все они несчастливо сочетают ординарность с необузданностью нрава… Твое сердце, моя бедная Каро, словно маленький вулкан, извергает горящую лаву, и все же я не хотел бы, чтобы оно стало хоть чуточку холоднее. Знаешь, я всегда считал тебя самым умным, самым привлекательным, самым непредсказуемым, самым открытым, самым удивительным, опасным, очаровательным маленьким созданием, которое можно встретить в наш век или можно было встретить две тысячи лет назад. Не буду говорить тебе о красоте: я не судья. Только все красавицы тускнеют рядом с тобой, потому что ты самая лучшая».
