Александр Дьяков - Жак Лакан. Фигура философа
М. Бонапарт поняла, что допустила ошибку, из-за которой пострадали не только ненавидимый ею Лакан, но и Лагаш и другие люди. Забыв о том, что Лакан лишь последовал за Лагашем, она обвинила его в инициации раскола. Левенштейну она написала, что Лагаш последовал за «этим сумасшедшим». Принцесса написала и Х. Гартману, только что избранному президентом Международной психоаналитической ассоциации, потребовав от него разделаться с Лаканом.
18 июня 1953 г. Лагаш обнародовал первый манифест Французского психоаналитического общества, назвав в нем авторитарную группу Нашта людьми без чести и принципов. Лагаш отметил, что новая организация борется за свободу науки и гуманизм.
14 июля Лакан писал Левенштейну:
Дорогой Лев!
Если я не писал вам раньше о событиях – экстравагантных (в буквальном смысле), – которые только что раскололи нашу группу, то лишь по причинам солидарности, которую я испытывал в силу принадлежности к ней. Эта связь, как вы знаете, теперь разорвана. Я дал пройти нескольким дням, с тем чтобы позволить проявиться результатам того напряжения, которое принес нам этот разрыв, каковые состоят в том, что я был включен в рабочее сообщество, которому сопутствуют наилучшие предзнаменования: не обнаруживаем ли мы, я бы сказал, неожиданно, все плоды наших усилий последних лет, смысл нашей работы, принципы нашего образования – короче, все то, что мы предвосхищали в течение долгих месяцев и что было наиболее опасно для тех, кого мы сами привели к психоаналитическому учению?
Достаточно сообщить вам, что в минувшую среду в амфитеатре клиники, который вам, дорогойй Лев, знаком, я торжественно инаугурировал научную жизнь нового Французского психоаналитического общества докладом о «Символическом, Воображаемом и Реальном» в присутствии 63 лиц, 45 из которых высказались за наше образование и наши труды.
Лагаш, стойко державшийся с самого начала нашего кризиса, председательствовал на этом заседании. Если вам будут говорить, что мы представляем собой клан психологов, не верьте: мы представим вам списки, из которых явствует, что среди наших учеников врачей, и весьма квалифицированных, больше, чем в прежнем Обществе. Мы не можем приписывать все заслуги исключительно себе. Чтобы быть справедливым, нужно признать тот вклад, который внесло бессмысленное поведение той команды, которая в основании Института увидела случай воспользоваться всеми выгодами той поистине огромной власти, которую прежнее Общество приобрело над студентами. Эта власть, основанная на доверчивости людей, которые полагали, что навязываемые им обязательства и правила оправдываются опытом их собственного анализа и его одобрением, вдруг предстала перед ними как крайне автократичная и совершенно отвратительная фигура: вместо сообщества почтенных наставников, среди которых каждый выбирал мэтра и покровителя, они увидели возвышение единственной фигуры нашего бывшего товарища Нашта, который, как вы знаете, никогда не отличался хорошими манерами и который перед лицом непредвиденных затруднений показал отсутствие всякого такта и чувства меры, крайнюю грубость, презрение к людям, о чем я не стал бы здесь упоминать, если бы не знал, что это станет притчей во языцех для студентов на долгие годы. Его приспешники – два новичка без дидактического опыта: Лебовичи, нервозность и повседневная грубость которого производили во время его работы в госпитале (я полагаю, вы достаточно знаете о тех отношениях, которые могут порой сложиться между учителем и учеником, так что мне нет надобности об этом распространяться) крайне неблагоприятное впечатление на студентов, которые прозвали его «злобным кроликом». Второй – Бенасси – юноша не без культуры, неожиданно и ко всеобщему смущению оказался человеком с полицейским складом ума, крайне надоедливым, он занимался «приглашениями» на курс, куда приходили седовласые люди, слышавшие крайне нелепые признания: «Должен признать, что, создавая этот Институт, мы про вас забыли», а потом еще: «Теперь уже слишком поздно, придется о вас забыть». И наконец, венец всего – главным посредником выступает молодой человек, выбранный Наштом за его общеизвестную посредственность, его имя ничего не скажет вам, поскольку он даже не являлся членом Общества в тот момент, когда возвысился до таких функций: ему вдруг поручили указывать студентам их наставников, даже тем, у которых уже были утверждены аналитики. Абсурд этих инициатив, ставящих студентов в зависимость от бессмысленных административных указаний, увы, соответствовал тайным намерениям Нашта – именно он несет ответственность за эти нелепости и должен быть признан виновным в провале Института (никак иначе ситуацию, в которой из 83 приглашенных к поступлению учеников осталось около 25, не назовешь).
Вот откуда мы ушли.
Анализируя движущие силы происходящего, я должен отдать должное Нашту не отступавшему в преследовании своих целей. И тому, что он все еще объединяет вокруг себя большую часть наших бывших коллег, он обязан постоянству своей политики, которая была бы достойна уважения, если бы не была столь неразборчива в средствах.
Если он рассчитывал завлечь меня в свою игру, на протяжении ряда лет приглашая меня ко двору, я полагаю, что он должен быть сильно разочарован. Впрочем, он делал это лишь из соображений выгоды: информация, идеи, лекции, в чем он ориентируется плохо из-за недостатка образования. Его приняла моя жена, и мой шурин художник Массон оказывал ему гостеприимство, которое позволило ему вновь обрести в безличности большого города сердечную атмосферу провансальской деревушки. Это было минувшим июлем, и мы с женой были тому свидетелями[135].
Дальше Лакан в подробностях рассказывает обо всех перипетиях раскола, отмечая, что действия Нашта носили «фашистский» характер. Цель Института, говорит он, заключалась не в образовании, но в установлении господства над молодыми психоаналитиками. Особое раздражение вызывает у него Мари Бонапарт:
Можно признать, что действия этого лица всегда было пагубным для нашей группы. Общественный престиж, который она извлекает из своей роли ученицы Фрейда, способный лишь искажать отношения, заставляет всех слушать ее с терпением, принимающим фигуру одобрения, уважение, которое вызывает женщина в возрасте, побуждает к толерантности, что деморализует молодежь, в глазах которой мы выглядим смехотворно покорными[136].
Но, что важнее всего, Лакан не был раздавлен затеянной против него кампанией. Напротив, все трудности и переживания этого времени заставили его переосмыслить свои жизненные и теоретические позиции и выйти на качественно новый уровень. Он писал Левенштейну: «…Этот год был особенно плодотворным, и я уверен, что сделал подлинные достижения в теории и технике исследования навязчивого невроза»[137]. Он был рад тому, что порвал с «менеджерами человеческих душ»[138].
Между тем Лакан все еще надеялся восстановить свое членство в МПА и написал Гартману и М. Балинту 26 июля в Лондоне состоялся конгресс МПА, где рассматривались просьба Французского психоаналитического общества о вступлении в Ассоциацию и вопрос об «отклонениях» в ходе учебного анализа. Левенштейн призвал к терпимости и выразил сожаление по поводу раскола в рядах французских аналитиков. М. Бонапарт, не называя прямо имени Лакана, настаивала на необходимости взять под контроль технику анализа, применяемую во вновь созданной группе. Нашт заявил о том, что готов примириться с Лагашем ради блага образования. Анна Фрейд упрекнула французов в склочности. Французское психоаналитическое общество в МПА не приняли.
С тех пор официальный психоанализ оказался во власти Нашта и его клики. Зимним утром 1956 г. Нашт прогуливался верхом. Его лошадь оступилась на обледеневшей дороге, Нашт упал и сильно ударился головой. Из-за развившейся вследствие полученной травмы диплопии он больше не мог руководить Институтом, и на посту президента его сменил С. Лебовичи.
Лакан после первого раскола продолжал проводить свои семинары в амфитеатре госпиталя св. Анны, любезно предоставленном ему Ж. Делаем. Э. Рудинеско очень живо описывает атмосферу этих собраний:
Здесь в течение десяти лет он говорит голосом дрожащим, синкопированным или громогласным, полным вздохов и модуляций. Он предварительно намечает то, о чем намерен говорить, а затем, обратившись к публике, импровизирует, подобно актеру Королевского Шекспировского общества, у которого Грета Гарбо была учителем дикции, а Артуро Тосканини – духовным наставником. Лакан играет фальшиво, потому что высказывает истину, словно бы из трещины в своей суровой и неизменно быстрой речи он заставлял появляться своего рода чревовещателя, потайное зеркало бессознательного, мастерски обращаясь с тем, что всегда отсутствует. Колдун без магии, гуру без гипноза, пророк без бога, он зачаровывает свою аудиторию великолепным языком, помещающим желание в круге света. Лакан не анализирует, он ассоциирует. Лакан не рассуждает, он производит резонансы. Каждый сеанс этой коллективной терапии оставляет у учеников впечатление, что мэтр говорит о них и для них, тайком посылая каждому закодированное послание. Они устремляются в лучшие книжные магазины, чтобы приобрести процитированную им книгу или проглотить тот или иной пассаж неизвестного текста. В течение десяти лет, а потом еще двадцати Его величество служит двигателем фрейдистской Франции[139].
