Йенс Андерсен - Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь
«15-го числа сего месяца начала свою секретную „службу“ – настолько секретную, что даже не решаюсь о ней здесь писать. Прослужила неделю. И теперь мне совершенно ясно, что в Европе сейчас нет ни одной страны, столь далекой от войны, как наша, невзирая на значительный рост цен, карточки и увеличение безработицы. У нас здесь, по мнению иностранцев, более чем прекрасно».
В почтовом отделении Службы общей безопасности с помощью шпионских штучек – электроприборов, пипеток, пароизлучателей, ультрафиолетовых ламп, химикалий и острых стальных инструментов – круглосуточно проверялись почтовые отправления. По предварительным подсчетам, 50 миллионов почтовых отправлений между шведскими гражданами и их родственниками, знакомыми и деловыми партнерами за границей в 1939–1945 годах были вскрыты и тайно прочитаны несколькими тысячами аналитиков, сидевших в полусотне тайных почтовых цензурных учреждений от Кируны до Карлсхамна.
«Моя грязная работа» – так называла Астрид Линдгрен секретную должность, на которую брали только тренированных читателей и в высшей степени благонадежных граждан. Вся эта невидимая армия читателей – безработных выпускников вузов, учителей, делопроизводителей, студентов и служащих нейтральной шведской армии – при вступлении в должность давала подписку, что не раскроет никому информацию о том, какая «почтовая» работа занимает их денно и нощно. Астрид Линдгрен сдержала обещание – почти. Всего несколько слов просочилось в ее письма семье, но в «военном дневнике» она могла облегчить душу, рассказывая о многочисленных невыносимых тайнах. Время от времени ей удавалось снять копию с какого-нибудь особенно захватывающего письма и вклеить в дневник, а иногда она просто записывала то, что запомнилось, как, например, 27 марта 1941 года:
«Сегодня мне досталось безумно печальное письмо одного еврея, документ эпохи. Он недавно приехал в Швецию и в письме своему собрату в Финляндии рассказывает о депортации евреев из Вены. В день человек по тысяче насильно переправляли в Польшу в наижутчайших условиях. По почте тебе приходит своего рода рекомендация, после чего ты должен отправиться в путь с чрезвычайно скромной суммой денег и небольшим багажом. Условия непосредственно перед поездкой, во время поездки и по прибытии в Польшу были такими, что пишущий не пожелал их касаться. Среди несчастных был его собственный брат. Гитлер явно намеревается превратить Польшу в одно большое гетто, где бедные евреи умрут от голода и грязи. У них, например, нет возможности помыться. Бедные люди! Что же Бог Израилев не вмешается? Как может Гитлер думать, что так позволено обращаться с ближними?»
Астрид Линдгрен написала некролог на смерть Невилла Чемберлена 9 ноября 1940 г. В нем она называет бывшего премьер-министра «старым добрым джентльменом с зонтиком», в итоге – воплощением демократической несостоятельности: «Что бы ни говорили, он был прекрасным пожилым человеком, и я рада, что ему удалось ускользнуть с этой шумной планеты. Может, у Бога есть для него на небесах хорошее местечко – „блаженны кроткие“, – где он сможет мирно сидеть под своим зонтиком». (Фотография: Андреа Дэвис Кронлунд, КБ)
На стол аналитику попадали и мрачные письма с Балтики, где говорилось о страхе перед солдатами Сталина, и страстные любовные письма шведских женщин и немецких мужчин, носивших теперь униформу. Все вместе – мимолетная картина дня сегодняшнего и бессмысленности жизни, и аналитики почтовой службы чувствовали себя посвященными, которые все знали, но ничего не могли сделать. И надо было жить дальше, с нечистой совестью. Вот что написала Астрид Линдгрен в октябре 1940 года:
«Кстати, странно читать письма людей, рассказывающих, как дети и женщины, которых они знали лично, погибли при бомбардировках. Когда об этом пишут газеты, как-то не верится, но когда из письма узнаешь, что „оба ребенка Жака умерли во время оккупации Люксембурга“ или что-то подобное, это внезапно становится ужасающей действительностью. Бедное человечество; читая их письма, я ужасаюсь, сколько же болезней и нужды, скорби, безработицы, нищеты и отчаяния на этой жалкой планете. Но у семьи Линдгрен все хорошо! Сегодня мы с моими сытыми детьми ходили в кино на „Молодого Тома Эдисона“. Мы живем в нашем теплом уютном доме; вчера на ужин ели омара и паштет, сегодня – говяжий язык с красной капустой; крутые яйца и гусиную печень на обед (это Стуре свихнулся). Но такое обжорство мы, конечно, можем себе позволить только по субботам и воскресеньям, и даже тогда меня мучает совесть при мысли о французах с их двумястами граммами масла в месяц».
В дневнике Астрид также пытается понять, чем живут шведы. Аналитик на Главпочтамте за неделю успевал прочитать по диагонали сотни писем. Все равно что подслушивать под дверью, у стены или сточной трубы, – выходит, Астрид знала, что волнует представителей всех социальных слоев, как они относятся к дефициту, к военной помощи Финляндии, помощи евреям и к предоставлению государством железнодорожного транспорта немецким войскам в Северной Швеции. Знала о нравственных дилеммах, которые отягощали совесть шведов: многие сомневались в оправданности нейтралитета. На чьей стороне будет Швеция, спрашивает себя Астрид 9 февраля 1941 года, если локальная война в Финляндии внезапно станет частью большой войны и шведам придется выбирать?
«„Немцы в Стокгольме все меньше важничают“, – прочитала я в одном вчерашнем письме. И правда, я думаю, они подрастеряли свою спесь. А мы, наверное, стали поувереннее – спасибо нашей супероснащенной армии, которая хоть, верно, и уступает армиям великих держав, но все же кое-что значит на чаше весов. „И англы, и фрицы ищут расположения Швеции“ – это из другого письма. Да, лишь бы нас оставили в покое! Аминь!»
Малая историяОписание радостей и скорбей семьи Линдгрен, то есть малая история, важно не меньше, чем записи, которые касаются истории великой. Вначале речь шла преимущественно о радостях и, невзирая ни на что, вполне преодолимых трудностях, связанных с введением карточек на продовольствие. Иногда самые банальные описания событий семейной жизни гротескно перемешивались с жуткими свидетельствами очевидцев из газетных вырезок и чужих писем. Как осенью 1941 года, когда семья Линдгрен переехала в четырехкомнатную квартиру на Далагатан, где Астрид жила до самой своей смерти. Радость была особенно острой на фоне общей подавленности и множества новых хлопот на домашнем фронте – самые предусмотрительные давно обработали большие партии яиц силикатом натрия, чтобы не испортились. 1 октября 1941 года Астрид записала:
«Things have happened[19] с тех пор, как я в последний раз бралась за перо. 17 сентября ужасная катастрофа поразила шведский флот в Хорсфьордене. В результате пока не выясненных обстоятельств взорвался и затонул эсминец „Гётеборг“, утянув за собой на дно эсминцы „Клас Хорн“ и „Клас Уггла“. Несчастные члены экипажа пытались спастись, когда по поверхности воды растеклась горящая нефть. Погибло 33 человека (к счастью, большинство моряков находились в увольнении). Из писем следует, что картина была ужасающая. Повсюду руки, ноги и оторванные головы, спасатели ходили с палками, снимая клочья мяса и кишки с ветвей деревьев. <…> Новости с домашнего фронта: теперь еще и яиц не хватает. Радуюсь, что покрасила 20 кг, поскольку дают всего семь штук на человека в месяц. Вечерние газеты пишут, что финны взяли Петрозаводск, Мурманская железная дорога перекрыта. Но, скорее всего, в России зимой ничего решающего не произойдет. А мы, несмотря на войну и дороговизну, переехали с Вулканусгатан, 12, на Далагатан, 46. Нарадоваться не могу на нашу красивую квартиру, хотя не оставляет мысль о том, что нам незаслуженно хорошо, когда у стольких людей нет даже крыши над головой. Во время переезда потерялся мой ежедневник за 1940 год. У нас большая красивая гостиная, у детей свои комнаты, а у нас – спальня. Купили много новой мебели, устроили все очень славно; надеюсь, не разбомбят впоследствии».
В «военном дневнике» Астрид продолжает записывать свои наблюдения о жизни Лассе и Карин. Большие события и мелочи – особенно мелочи: как развиваются дети, их школьная жизнь, их болезни. А еще – какие и от кого дети получили подарки на дни рождения и Рождество. Мать Лассе и Карин как будто заставляла себя сосредоточиться на близком, чтобы ее не захватило далекое, и две эти темы – мировая история и история ее семьи – постоянно чередовались в ее дневнике. Из последней постепенно выросла третья тема – тема самой Астрид: ее страх за будущее Планеты, ее мечты и желания, растущее беспокойство за Стуре и их брак. До 1944 года, описывая свою семейную жизнь, Астрид Линдгрен держалась более или менее в тени, блюдя смоландскую благопристойность. Даже в дневнике надо было следить за языком.
