Петр Григоренко - В подполье можно встретить только крыс…
Заканчивая рассказ о неравной героической борьбе моих друзей по Хельсинкским группам, я не могу не сказать, что естественный союзник этих групп – западные правительства, по сути, остались сторонними наблюдателями этой героической борьбы. Отдав Советскому Союзу все, что он хотел получить, сделав столь огромные уступки, западные правительства не имеют мужества потребовать от СССР выполнения обещаний, который он дал в обмен на политические реалии. Если Советский Союз не будет выполнять свои обязательства, западным странам не только бессмысленно, но и вредно признавать все другие постановления Заключительного Акта. В такой ситуации Заключительный Акт может служить только целям подготовки советской агрессии в Западную Европу. Поэтому западные страны должны потребовать, чтобы Советский Союз предоставил полную свободу для своих граждан наблюдать за выполнением Хельсинкских соглашений. Для этого должны быть немедленно освобождены находящиеся в заключении и ссылках члены Хельсинкских групп и объявлена всеобщая политическая амнистия. В противном случае Хельсинкские договоренности должны быть расторгнуты и Запад обязан потребовать созыва мирной конференции.
Рассказ мой о жизни простой, усложненной временем, бурным и тяжким, по сути, закончен, но я не могу отбросить перо, не сказав еще раз о людях, с которыми вместе боролся в послеармейский период своей жизни.
Я часто задумываюсь, почему мне так тяжко в эмиграции. Я уехал бы на Родину, даже если бы знал, что еду прямо в психиатричку. В чем тут дело? Ведь не в том, что здесь плохо. Америка прекрасная страна. Об этом я еще скажу в конце. Материальные условия несравнимо лучше, чем были в Советском Союзе. И люди, как я думаю, в основном, везде хорошие. И политический строй – дай Бог и нам такого. Чего же мне здесь не хватает?
Теперь я ответ уже знаю совершенно точно. Не хватает того человеческого «микроклимата», в котором я жил, который чувствовал даже из психушки. Я и моя семья постоянно общались с людьми, у которых звучала струна, созвучная той, что звучала в нашей собственной груди. Эти люди были везде. Мы научились их узнавать даже среди незнакомых. Вот эпизод. В Россоши садимся в поезд, в общий вагон. Свободно. Мы втроем занимаем отсек на 8 человек. Время вечернее, поезд постукивает колесами, и мы незаметно засыпаем. Просыпаемся от того, что купе наше, как и весь вагон, до отказа набит людьми. Это Воронеж. Шум, гвалт, все стараются как-то устроиться. Мы теснимся, приглашаем ближайших присаживаться. Вдруг в этой толчее и гаме громкий смешливый голос: «Теперь бы уборную закрыть и пить не давать и… родная обстановка, как в „Столыпине“*. В ответ, дружный, понимающий смех. Поезд движется. Все постепенно утрясается. Появляются собеседники, возникают взаимные симпатии, вскоре вокруг нас уже компания таких, кто узнал нашу фамилию и из иностранного радио знает все о ней. Одну пару, не имеющую где остановиться в Москве, мы пригласили к себе. Ночуют у нас. Разъезжаемся друзьями и устанавливается постоянная связь.
* «Столыпин» – весьма распространенное название вагона для транспортировки заключенных. Во время Столыпинской реформы, в связи с усилившимся переселенчеством, были созданы специальные переселенческие вагоны, имевшие два отделения: одно – пассажирское, аналогичное вагону третьего класса, а второе – для транспортировки скота и сельскохозяйственного инвентаря. Переселенческая крестьянская семья получала как бы дом на колесах. После большевистского переворота переселенцев не стало и переселенческие вагоны оказались без надобности, пока кого-то из ЧК не надоумило использовать эти вагоны для перевозки заключенных, количество которых теперь сильно возросло – пассажирское отделение было отдано охране, а зарешеченное отделение для скота – заключенным. Эти вагоны и назвали «столыпинскими» компрометируя тем самым имя одного из самых замечательных русских реформаторов – П.А. Столыпина, (примечание мое – П. Г.).
Но это было в случайном скоплении людей. А в Москве, куда бы ни пошел, везде попадаешь в созвучные компании. И в другом городе, куда бы ни поехал, попадаешь в такие же компании. Это, так сказать, «диссидентская республика», растворенная в советском обществе. Кто же они, граждане этой республики?
Оппозиционное движение в СССР, участники которого получили известность на Западе как «диссиденты», не представляет из себя чего-то единого.
Широкой общественности на Западе наиболее известны правозащитники. Это, по-видимому, объясняется тем, что они выражают и отстаивают наиболее общие человеческие стремления: право мыслить, обмениваться своими мыслями, получать и распространять информацию. Это естественное право настолько живуче, что его не смогли убить даже сталинские чистки. Даже полумертвый лагерник О. Мандельштам писал свои стихи. Даже умирающий Белинков думал и заботился о том, как сохранить и донести до людей свои записки.
Анна Ахматова, Борис Пастернак, Корней Чуковский, Самуил Маршак, Константин Паустовский, Лидия Чуковская, Василий Гроссман и другие, которых я, к сожалению, не знаю, в одиночку, под угрозой ареста и жестокой расправы, сохраняли и поддерживали благородное право человека на мысль. Опубликование на Западе «Доктора Живаго» ознаменовало прорыв мысли из одиночества. Процесс Синявского и Даниэля был как бы сигналом для всей мыслящей общественности нашей страны отстаивать право на мысль, не страшась жертв. И этот сигнал был услышан.
Наряду и одновременно с правозащитой дали о себе знать:
– движение верующих против незаконных жестоких утеснений религии и
– движение депортированных в годы сталинского лихолетья малых народов за возвращение на свою историческую родину.
Оба эти движения развивались путем проведения петиционных кампаний. В своих письмах в ЦК КПСС, Верховный Совет СССР и в Совет Министров люди выражали свою полную «преданность родной Ленинской партии и советскому правительству». И слезно просили… прекратить произвол. «Родная Ленинская партия» молчала или, отделавшись обманными обещаниями, предпринимала репрессии против организаторов петиционных кампаний.
К моменту начала более широкого правозащитного движения петиционные методы борьбы за свои права у верующих, и у репрессированных малых народов дошли до своего предела. Количество подписей, которое доходило до сотен тысяч, начинает сокращаться. В массах нарастало разочарование, а среди передовой части верующих и «националистов» появилось стремление к поискам союзников.
Среди крымских татар особо выдающуюся роль в развитии контактов с правозащитой сыграли два Джемилева (однофамильцы) – Мустафа и Решат.
