Рамон Фолк-и-Камараза - Зеркальная комната
Однако вскоре я вновь поддался искушению, причем на этот раз дело обстояло куда хуже — «новая идея» толкнула меня на преступление под покровом ночи. Когда-то я обнаружил на развалинах церкви Святого Элоя «замковый камень»[26] без всякой резьбы, но с двойным выступом, на котором мальчишки, очевидно, кололи орехи. Кусок камня откололся, и дальнейшую его судьбу нетрудно было предугадать. Если бы он весил поменьше, я с удовольствием притащил бы его к себе домой.
Как-то раз у нас с Аделой собрались гости, и я рассказал им эту историю. Мужчины сразу же отправились к развалинам церкви пешком, не имея никаких инструментов, кроме собственных рук, несмотря на жуткий холод. Через час мы, тяжело дыша, прикатили неподъемный камень. Если не считать, что четверо смельчаков содрали в кровь пальцы и сильно попортили ступени садовой лестницы, все прошло как нельзя лучше.
Я положил камень под кран возле зарослей плюща. Но вода сильно ударялась о гладкую поверхность, и брызги летели во все стороны. Тогда я перетащил его в другое место и поставил сверху горшок с агавой. Все бы хорошо, но камня совсем не было видно. Сейчас он хранится в сарае (под замком, чтобы никто не видел) в ожидании, пока мне в голову придет очередная «идея».
Впрочем, идея у меня уже есть, только вот средств, чтобы осуществить ее, пока не хватает. Я хочу купить этот участок земли, восстановить старую церковь — хотя и придется смести с лица земли живодерню — и водворить камень на его законное место.
На месте церкви должна стоять церковь, как сказал бы насмешник Мануэль, маленький позитивист.
Готов поклясться — ночью возле дома остановилась машина.
Я вышел на порог. Ни души.
Дождя нет, хотя небо обложено кругом — недаром я говорил, что тучи еще не пролились, день будет дождливый и хмурый.
Слева чернела огромная тень полуразрушенного замка, а вдали поблескивали, отражаясь в низких облаках, «огни заводов и фабрик» Гарбельянса.
Я вернулся в дом, решив, что начинаю страдать слуховыми галлюцинациями.
Но черная тень замка не выходила у меня из головы. Руины, скоро от них ничего не останется. Хотя за замком якобы следит какое-то ведомство, рано или поздно он окончательно рухнет.
Сначала с крыши исчезла черепица. Кто-то (возможно, заплатив таинственному ведомству, не будем думать о людях плохо) погрузил ее в грузовик и благополучно вывез — конечно, ведь это была «настоящая» старинная замшелая черепица. А потом рухнула ветхая конюшня, не выдержав напора ветра и вероломства плесени.
А однажды ночью какие-то воры — высокие профессионалы — украли целое готическое окно, разделенное посередине маленькой колонной, выломав его вместе с куском стены и большим зубцом в придачу. На месте этого окна, словно вытекший глаз, зияла огромная брешь, как будто туда попало ядро или снаряд, метко пущенный из базуки.
Через два дня после этого злополучного происшествия я беседовал с полицейским, которого местные власти под давлением общественности вынуждены были прислать, чтобы составить рапорт. Полицейский выразил свое мнение очень определенно: «Снести его, замок этот, и дело с концом».
Наверное, готическое окно сейчас находится в США или в имении какого-нибудь владетельного лица, удовлетворившего таким образом свою прихоть, а может, в лавке антиквара, где дожидается покупателя.
Как бы то ни было, замок стал крив на один глаз и останется таким навсегда, до тех пор, пока его не разрушат, вернее, предоставят блестящую возможность рухнуть самому.
А я немедленно отправлюсь спать (уже без четверти три), утешаясь надеждой на то, что нынешний владелец готического окна использует его по назначению, а не как украшение для камина.
8
Часы показывают половину двенадцатого, я снова в гордом одиночестве.
Ночь пролетела быстро, но выспался я на славу, совсем как в детстве. Помню, когда мне было семь лет, мама пришла будить меня к воскресной мессе, а я руку готов был дать на отсечение, что уложили нас всего пять минут назад, а ночь попросту украли или она исчезла по странной причине, которую скрывают от детей, — «вот вырастешь, тогда узнаешь». Словом, несомненно, произошло какое-то чудо, но о нем лучше не говорить вслух… Впрочем, Сарра, хранительница всех моих маленьких секретов, утверждала, будто это была самая обычная ночь, и даже смеялась надо мной, но уверенности моей не поколебала: старшие сестры — существа особые, им известно такое, что мне, малышу, знать еще не положено.
Проснулся я в восемь и тут же вскочил: ужасно хотелось посмотреть, не прояснилось ли наконец небо вопреки моим ожиданиям; и потом, нужно привести в порядок гостиную, умывальник и кухню — на тот случай, если архитектор и каменщик все-таки надумают заглянуть ко мне. Нужно будет угостить их кофе и налить по рюмочке, словом, устроить небольшой праздник… Вот порадовалась бы Адела — ведь она всегда так старается, чтобы дом ее был нарядным и гостеприимным.
Жалюзи я отодвинул с замиранием сердца — возможно, слишком сильно сказано, да уж ладно — и увидел… Нет, этому невозможно поверить: необъятное голубое небо, а вдалеке, за замком, алое зарево восхода, сулившее погожий день. Солнце уже освещало Морель, Пуч-дел-Сан и Монграл, на их вершинах не висели большие клочья сырого тумана; вокруг дома еще лежала тень — окрестные холмы всегда крадут у нас первые часы солнца. Хорошо, что вчера я ошибся, когда предсказывал плохую погоду, имея, впрочем, на это все основания. Уж сегодня-то я наверняка сумею сделать что-нибудь замечательное (например, начну книгу!), несмотря на предстоящий визит и ясный день.
Моя тарелки, стаканы, ложки и кастрюли, чашки и блюдца, накопившиеся за четыре дня холостяцкой жизни, я дивился про себя, до чего же может дойти мужчина, если живет один и занимается чем угодно, только не хозяйством.
Прибрав в ванной, столовой и гостиной, я снова подивился тому, какой кавардак ухитрился устроить в доме — в день моего приезда он был как картинка, а теперь превратился в лавку барахольщика, закрытую за отсутствием клиентов: телефонный справочник оказался на холодильнике рядом со связкой ключей и свечами, приготовленными на случай, если в грозу погаснет электричество; на стуле бутылка травного ликера, очечник валяется на полу, на кресле переполненная пепельница, сахарница рядом с пишущей машинкой, а полупустая бутылка — на каминной полочке, где по чистой случайности или по милости господней не осталось пятен вина. Все три трубки (одна из них наполовину набитая), видимо, с каким-то тайным умыслом разбросаны в самых невероятных местах, а пачки табаку лежат на серванте, как можно дальше от огня и от батарей (чтобы окончательно не пересохли).
