Рамон Фолк-и-Камараза - Зеркальная комната
Впрочем, там, на Шмен-де-ла-Ви-де-Шан, у меня тоже есть две знакомые белки. В их компании я прогуливаюсь по аллеям, когда прочие сотрудники пьют на работе утренний кофе. Эти проворные зверьки гоняются друг за другом с невероятной быстротой и буквально взлетают по стволу к верхушкам дубов. Глядя на них, я всегда вспоминаю, как один пожилой господин, гулявший по берегу озера в парке Мон-Репо, укоризненно заметил: «Эти белки, должно быть, насмотрелись мультфильмов».
Когда-то давно, приехав в Женеву на несколько дней, чтобы оформить документы на работу и пройти «испытательный срок», я забрел в парк и впервые познакомился со здешними белками.
Я жил близко от озера, в квартале Паки́, не зная, что он пользуется дурной славой. Правда, после пяти вечера я на каждом шагу натыкался на проституток, но, будучи жалким провинциалом, считал, что «у них за границей», в «самой Женеве» это в порядке вещей.
По субботам и воскресеньям, устав от одиночества, я выходил прогуляться (переведя с утра несколько страниц для барселонского издательства — недаром же я взял с собой машинку!), и ноги сами приводили меня к Ботаническому саду, а оттуда до парка рукой подать.
Дело было зимой, есть белкам было нечего, и в надежде получить корм они спускались прямо к ногам, словно собаки. Правда, в отличие от собак белки постоянно находились начеку, «держали ушки на макушке» и при малейшей опасности взмывали вверх по стволу дерева. Кое-кто приносил им еду: хлебные корочки, грецкие орехи, фундук. Одна терпеливая старушка добилась поразительных результатов: «ее» белка брала орех прямо с ладони. Завладев добычей, она в мгновение ока оказывалась на дереве, боясь, как бы старушка не передумала, но, разделавшись с лакомством, вновь осторожно спускалась, чтобы схватить соблазнительный орех.
И пока я, случайный турист, занесенный судьбой в зимнюю Женеву, завороженно следил за этой «дрессировкой», другая белка выбежала из-за дерева, быстро вскарабкалась по моему пальто, взобралась на плечо и, прежде чем я успел опомниться, прыгнула на соседний дуб и умчалась в глубину парка, словно комета с огненным хвостом. Наверное, потом, зимними вечерами, она, смеясь, рассказывала своему семейству: «И как это я решилась на такую наглость? Но он стоял не шелохнувшись, совсем как дерево, а оказалось — служащий, да еще на временной работе!» В оправдание белки замечу: при моей тогдашней комплекции и в том пальто не мудрено было принять меня за дуб, если не за столетний — мне исполнилось только сорок пять, — то за вполне солидный и крепкий, мечтающий о лаврах дуба-долгожителя.
Но годы невинных игр с проворными зверьками миновали — в центре Европы свирепствует бешенство, несколько случаев было и в Женеве, правда, в основном эту ужасную болезнь переносят лисы, но белки тоже могут заразиться и стать переносчиками, поэтому врачи советуют проявлять осторожность, особенно когда поведение животных кажется странным: если теперь какая-нибудь белка приняла бы меня за дуб или еще бог знает за что, я не нашел бы в этом ничего забавного.
Еще мне очень нравится в Женеве… Хотя почему еще? Разве я уже рассказывал о том, что мне здесь нравится? Ну да ладно… Так вот, в Женеве запрещена охота, ограничена рыбная ловля, и это замечательно. Когда во время конференций мы засиживаемся на работе допоздна, я часто вижу из окна зайцев, перебегающих нашу «Аппиеву дорогу». А каждую весну одно чудесное зрелище прямо-таки не дает мне работать и выбивает из привычного ритма на несколько дней. Я имею в виду семейство диких уток — по дороге домой из «жарких стран» они ненадолго останавливаются в Женеве. Утка и селезень вступают в единоличное владение водной гладью, окружающей куб-монолит здания Верховного Совета, и ревностно охраняют свои границы от посягательств, пока утка — обладательница более пышных форм и менее яркой раскраски — спокойно бороздит зеркало вод, селезень изгоняет наглых самцов, которые норовят пристроиться по соседству, и яростно преследует их, пока те не скроются из виду.
Вскоре на воде, естественно, появляется целый выводок желтых пушистых комочков, они смешно бултыхаются в воде, но проходит совсем немного времени, и утята уже вовсю плавают, ныряют и стряхивают воду с коротких перьев. Эти события происходят на глазах проливающих слезы умиления полутора тысяч служащих до тех пор, пока птенцы подрастают и все семейство неожиданно взмывает в воздух и исчезает до будущего года (если вожак не поведет стаю в другое место).
Но запрет на охоту имел самые роковые последствия — вот парадокс! — именно для наших любимых уток.
Однажды на рассвете садовник обнаружил, что матерый лис ночью учинил кровавую расправу над обитателями озера. Да, природа груба, у нее жесткие законы, как говорил человек, которому приходилось спать в лесу на голой земле.
К счастью, новой трагедии не произошло: комитет секретарш направил Генеральному директору подписанное всеми сотрудниками прошение о том, чтобы бухгалтерия «выделила и перечислила в Управление садоводства необходимые средства на постройку специального домика», где утиное семейство могло бы жить, не опасаясь нападения хищников. И всего через два года такой домик появился.
После ужина у камина — поджаренный хлеб и кусочек сыру — я должен был бы отправиться спать, но почему-то совсем не хотелось. Может, почитать на сон грядущий? Пожалуй, нет, разве для этого я приехал? Ведь читать — значит жить чужой жизнью.
Вот я написал «должен был бы», забыв, что вовсе не обязан неукоснительно соблюдать режим дня. И вообще сегодня, здесь я никому ничего не должен и могу делать все что хочу (или не делать ничего).
Могу, к примеру, оглянуться по сторонам, чтобы в очередной раз убедиться в полном отсутствии эстетического вкуса у хозяина этого жилища (надо сказать, к собственным недостаткам я одновременно непримирим и безразличен), в полной моей неспособности «создать интерьер». Прямо передо мной — горка, обитая изнутри искусственным красным бархатом, которую сделал я сам из плохого дерева, ее стеклянная дверца открывается с помощью весьма хитрого приспособления — здорового гвоздя. А уж какие сокровища хранятся внутри! Уникальная коллекция пошлых безделушек: пара подставок для зубочисток в виде девочки и мальчика с очаровательными локонами, одетых в короткие штанишки, в шляпках с лентами и с широкими поясами на талии. Эти милые дети держат в руках ракетки и опираются на обрубок дерева (он же футляр для зубочисток). Рядом — другая, не менее «благородная» парочка: сидящий на горшке двухлетний ребенок с продырявленной головой (снова отверстия для зубочисток!) и его близнец, проливающий горькие слезы. На другой полке — вызывающая безвкусица: три игрушечные кареты, преподнесенные в подарок на свадьбу (кому? кем? когда?), сделанные из непонятного месива и раскрашенные, словно леденцы, которые волхвы кладут детям в башмак. Первой правит ангелочек с тонкой ленточкой пониже талии, призванной сделать из него бесполое существо. Эту карету тянет за собой белый голубок, вторую — лебедь, а внутри ее едет сеньорита с веером в руках, наконец третья… впрочем, теперь я, кажется, понял: это не карета, а внушительных размеров супница, украшенная цветами. К ней притулилась расфуфыренная красотка, держащая в руках таинственный предмет, отдаленно напоминающий ломоть хлеба или пирога (хотя по замыслу скульптора он, очевидно, являл собой нечто более возвышенное). Рядом стоит «дядюшка Жауме» — фарфоровая бутыль в виде человека, напоминающего персонажа романов Диккенса. В правой руке «дядюшка» держит табакерку, в левой зонтик, в кулаке у него — поразительная находка! — расположено горлышко, откуда льется ликер, а шляпа на голове — наверное, вы уже догадались? — ну да, это же пробка! Его сосед — китайский болванчик, кукла из папье-маше, при малейшем колебании воздуха он начинает утвердительно трясти головой, с блаженно-идиотической улыбкой.
