Юрий Софиев - Синий дым
«Как сегодня на улице пусто…»
Как сегодня на улице пусто.
Мелкий дождь целый день за окном.
Одиночество и искусство
На пути оказалось моём.
Но стихи — обнажённая совесть
И не найденные слова.
И ещё — о странствиях повесть
На чудесные острова.
Никогда не устану искать я
Дружелюбно протянутых рук.
Но случайные рукопожатья
На пороге вечных разлук.
За мою пустую свободу
Столько предал бесценных неволь!
Унося с собой в непогоду
Память, совесть, тревогу, боль.
Растерял я всех, кто любили,
Приходил затем, чтоб уйти.
Никогда не стучал, чтоб открыли,
Никогда не искал, чтоб найти.
В деревенском кафе
Весенний день цвёл свежестью чудесной.
Стакан вина и дым от папирос.
Под хриплый граммофон, прижавшись тесно
Танцуют пары… А тяжёлый воз
Два грязных буйвола влекут неспешно,
Дорога пыльная уводит в даль.
Ещё не распускаются черешни,
Но розовый уже цветёт миндаль.
И ослика, под турком в красной феске,
Вдоль голубых маслин ленивый бег.
Дым от костра летит над перелеском,
А на вершинах гор — февральский снег.
Где это было? — В Греции. В те годы
Я много странствовал, я молод был.
Сиреневые горы в час восхода
Над синим Геллеспонтом я любил!
Ах, я любил… и прошлое нежданно
Ожило, вдруг, за столиком кафе —
Чтобы в последней написать строфе:
Земную жизнь любить не перестану!
ЮРИЙ СОФИЕВ. РАЗРОЗНЕННЫЕ СТРАНИЦЫ[36] (воспоминания бывшего эмигранта)
Игорь Софиев. Предисловие публикатора
Мой отец, Юрий Борисович Софиев, прожил тяжелую, в какой-то мере трагическую, но вместе с тем интересную жизнь. Многие годы он провел в эмиграции, после гражданской войны. Воспоминания об этом периоде жизни отец написал уже здесь, в Алма-Ате. Разумеется, как человек литературного труда, он всюду писал всякого рода дневниковые заметки, но не регулярно и не в виде классического дневника.
Весь свой архив и всю библиотеку отец перед отъездом из Парижа передал частично разным русским эмигрантским учреждениям, частично — своему брату Льву Бек-Софиеву, ныне покойному.
А какая это была библиотека! Все поэтические сборники русских поэтов-эмигрантов, вышедшие с 1925–1926 годов, почти вся проза того же времени, да с дарственными надписями авторов! Все журналы демократического толка от «Современных записок» и «Русских записок» до «Чисел» и «Круга» в полном комплекте.
Жаль, конечно, было расставаться с таким богатством, но что поделаешь: Советское консульство в Париже предупредило нас, чтобы мы не брали с собой никакой крамольной литературы, а эмигрантская литература в те времена, за малым исключением, вся считалась крамольной.
Отец, как и все члены нашей семьи, придерживался левых убеждений. Однако, в отличие от моего деда, Н.Н. Кнорринга, и даже мамы, которые смотрели на события, происходившие в СССР, более трезво и реалистично, с налетом определенного скептицизма, был натурой увлекающейся, и его суждения были порой восторженно-безапелляционными со стремлением к идеализации. Даже моя бабка, Мария Владимировна Кнорринг, которая в молодости была эсеркой и всю жизнь оставалась социалисткой (правда, бердяевского толка), и та часто с иронией относилась к отцовской восторженности.
Считая себя не социалистом-интеллектуалом, а именно социалистом-рабочим, отец пытался наладить хорошие дружеские отношения с французскими рабочими, среди которых ему приходилось вращаться. Однако такая дружба почти всегда была поверхностной, она обычно сводилась к общебытовым интересам. Отец не мог не ощущать какую-то свою отчужденность в общении с французскими товарищами по работе и убеждениям. Французская компартия состояла в общей своей из людей, которые, как они сами говорили, борются за свой бифштекс, и многие из них, получив какое-нибудь случайное наследство или разбогатев каким-либо иным способом, быстро отходили от рабочего движения и становились обыкновенными мелкими буржуа.
Возвратившись на родину, точнее сказать в советскую сию, отец, полагаю, с еще большей наглядностью удостоверился в том, как самая благая идея может выродиться и превратиться в свою противоположность, но в разговорах продолжал выгораживать власть предержащих, и вовсе не из боязни быть подслушанным.
Как-то в споре с ним я привел ему в пример несколько партийных работников, которые являлись попросту жуликами и проходимцами. Отец мне с пылкостью: «Да ведь это не коммунисты! Это же снабженцы!» Среди названных мною партработников снабженцем был лишь один…
Незадолго до кончины отец как-то сказал мне, чтобы я, в случае его смерти, привел его записи в пригодный для опубликования вид. Просьбу я его выполнил, хотя выстроить имевшийся материал в хронологической последовательности смог. Как я уже говорил, это не дневниковые записи: иногда — статьи, написанные по какому-то определенному поводу или о каком-то человеке, например, о И. Бунине; иногда — просто воспоминания в виде небольших новелл; иногда — описание тех или иных событий эмигрантской жизни.
Я не включил в «Разрозненные страницы» записи отца сугубо личного характера (заметки о его путешествиях по Югославии и Франции, например), а так же «советскую» часть мемуаров, поскольку они профигурировали уже в парижской газете «Русские новости» и в журнале «Голос родины», издававшемся там на советские средства. Воспоминания эти носят чисто описательный характер, изображают тогдашнюю советскую действительность в розовых тонах на потребу русского зарубежного читателя того времени.
Хочу закончить это вступление стихотворением отца «Детство», в котором он как бы предугадывает свой жизненный путь.
Мать мне пела Лермонтова в детстве,
О Ерошке рассказал Толстой,
И сияло море по соседству
С нашим домом, лес шумел большой.
Чёрный сеттер, с верностью до гроба,
Неизменно следовал у ног.
В эти годы с ним мы были оба
В полной власти странствий и дорог.
И когда я взбрасывал на плечи
Маленькое лёгкое ружьё —
Нам обоим, радостно-беспечным,
Счастьем раскрывалось бытиё.
Мы сидели молча, в жизнь вникая,
Белокурый мальчик с чёрным псом.
А планета наша голубая
Кренилась в пространстве мировом.
Через отреченья и потери
Верность своему крепим сильней.
Так стихам и жизни буду верен
С самых первых до последних дней.
И действительно, до конца своей жизни отец остался верен поэзии и не представлял своего существования вне идеалов.
