Дэни Вестхофф - Здравствуй, нежность
В «Беглянке» мы сразу же оказываемся в центре драматических событий, и это «единственный раз, когда Пруст дает волю случаю, а случай является читателю в виде телеграммы: „Мой бедный друг! Нашей милой Альбертины не стало“».
А поскольку о Прусте мы беседовали довольно часто, и он еще не успел мне надоесть, я действительно начал читать «Поиски» с «Беглянки», как и советовала мне мать. К сожалению, я порядком запутался в текстах Пруста. Иногда мне даже казалось, что я нахожусь на арене, а авторская мысль, подобно дикому животному, швыряет меня от одного ее края к другому. При этом я упорно продолжал читать. Мной двигало неодолимое желание познать непознанное, в результате чего мой нетерпеливый беспокойный ум запутывался еще больше. Как говорила моя мать, можно было десять раз перечитать Пруста, но так никогда по-настоящему его и не узнать.
Я помню, что те немногие увесистые тома поэтов Плеяды,[32] что присутствовали в библиотеке моей матери, практически никогда не покидали своих полок. В детстве я объяснял это тем, что у них существовали куда более легкие, карманные аналоги, которые можно было всегда взять с собой. Но позже я все-таки задумался о том, насколько загадочно и непостижимо выглядит монолитная твердь поэтических томов, в то время как вокруг, в библиотеке, всегда происходил настоящий круговорот книг. Каждую неделю матери приходили большие конверты или коробки, доверху забитые лучшими литературными подборками издателей, журналистов и переводчиков. Получая десять авторских экземпляров «Женщины в гриме» на словацком языке или «Неясного профиля» на финском, мать всегда подолгу размышляла, куда бы их поставить. В итоге они неизменно оказывались на самой дальней полке, обреченные на вечное изгнание. Но были книги, которые мать покупала сама, в «Ля Юн» или в «Драгстор Публисис» в Сен-Жермене. Обычно она отправлялась за покупками ночью на своем «Остин Купере», а возвращалась с огромными пакетами, набитыми книгами буквально под завязку. Возвращаясь к поэтам Плеяды, хотелось бы заметить, что один том я как-то раз все же открыл. Правда, мне пришлось его тотчас закрыть — меня отпугнули тысячи страниц, набранные мелким шрифтом, живо напомнившие мне маленькие пухлые молитвенники, которые я видел в церкви, куда мы ходили с бабушкой. Лишь много позднее я осознал, что произведения поэтов Плеяды были не чем иным, как литературной библией!
В тот период, когда я начал открывать для себя Фолкнера, Фицджеральда, Джойса и многих других знаменитых писателей, у меня было предостаточно времени для чтения: я уехал в Экс-ле-Миль, расположенный неподалеку от Экс-ан-Прованса, для прохождения военной службы. Мои родители считали, что я должен выполнить свой воинский долг как можно раньше. Как говорил сам отец, используя свое любимое выражение, это было «дело доброе». Однако он испытал облегчение, узнав, что я не попаду в ряды американской армии. Будучи бывшим солдатом США, он был прекрасно осведомлен о военной активности американцев и не мог быть полностью уверенным в том, что его «паренька» не пошлют куда-нибудь в Панаму или на Гренаду. США всегда имели противников, которым приходилось противостоять.
Несмотря на то что война была чуть ли не единственной сферой, в которой моя мать совершенно не разбиралась, она все равно настояла на том, чтобы я отслужил в армии. Она полагала (увы — на мою большую беду), что армия является ключевым элементом в вопросах воспитания любого мужчины. Военная служба, говорила она, обладает той отличительной уникальной особенностью, которая позволяет хотя бы один-единственный раз в жизни встретить людей, чьи происхождение, привычки и круг общения кардинальным образом отличаются от ваших.
Для многих юношей это была потрясающая возможность, как говорится, на других посмотреть да и себя показать. Мать думала, что подобное средоточие молодых умов, точек зрения и социальных статусов должно было поспособствовать развитию взаимопонимания, а следовательно — терпимости. Но у меня в то время было лишь одно желание: сбежать или поскорее уволиться из армии. Я добросовестно прослужил полгода, по истечении которых был признан психически нездоровым. Вернувшись в Париж (кажется, это был май), я оказался буквально очарован первыми запахами лета. Я навестил отца, но он выразил крайнюю обеспокоенность моим скорым возвращением из армии. Не то чтобы он был очень раздосадован тем, что я не смог довести «доброе дело» до конца, нет — скорее его волновала реакция матери: она была такой же, как несколько лет назад, в школе, когда я получал плохие отметки.
Следующие десять лет я, так же как и раньше, провел с отцом. Мы могли видеться, когда хотели. Я стал уже совсем взрослым и мог говорить с ним на разные темы уже без всякого стеснения. Даже если иногда он становился сдержанным и замкнутым, выказывая свое недовольство ходом беседы, это означало лишь то, что нужно было всего-навсего сменить тему разговора. В то время я еще слабо осознавал все масштабы его музыкальных увлечений и сегодня жутко жалею, что слишком мало говорил с ним о современной музыке. В действительности в этом вопросе наши вкусы с ним сильно расходились: отец питал исключительное пристрастие к классической музыке и лирическому искусству, в то время как я любил соул, рок, классический джаз, а особенно джаз-рок, который я обожал настолько, что возводил его в ранг классики современного искусства.
Его багаж знаний в области искусства и музыки был огромен, мой же — ничтожно мал. Разумеется, я был знаком с наиболее известными произведениями Моцарта, Шопена, Штрауса и некоторых других композиторов. Но часто наши разговоры не клеились: я бы очень хотел дать послушать отцу альбом «Четыре угла» группы «Йеллоуджекетс», Лайла Мэйса или, скажем, Пэта Метани. Хотел бы, чтобы он оценил эту музыку и поставил ее в один ряд со своими излюбленными композициями. Чтобы он поделился со мной своим восторженным мнением и признал, что лучшие образчики современного джаза ни в чем не уступают классическим пассажам… Вместе мы посещали только оперу, но ни разу не были ни на одном концерте современной музыки, и я до сих пор спрашиваю себя: какова бы была реакция отца, если бы я привел его в один из тех концертных залов, где музыка звучит громко, слишком громко, а публика возбуждена до предела?
В 1987 или в 1988 году (точно не помню) здоровье отца резко ухудшилось. Он начал жаловаться на боли в ногах и больше не мог ходить на большие расстояния. Сказывались последствия многолетнего употребления алкоголя и сигарет, от пристрастия к которым он так и не смог отказаться: в артериях начали образовываться опасные тромбы, в связи с чем было принято решение сделать операцию. Суть венозного шунтирования заключалась в том, чтобы заменить поврежденный сосуд на искусственный — только таким образом можно было восстановить нормальную циркуляцию крови.
