Андре Кастело - Королева Марго
Карл IX решил, что опять начались массовые убийства, и послал в ратушу гонца: во что бы то ни стало прекратить новую бойню! Но гвардейцы вернулись в Лувр с сообщением, что в городе все спокойно и «только в воздухе царит воронья смута». Все парижане до крайности встревожились: «ночные беспорядки продолжались семь дней, всегда в одно и то же время».
В среду 27 августа 1572 года по приказу Екатерины собралась мрачная процессия, в которой вынуждены были принять участие король и королева Наваррские. Весь высший свет выехал к виселице Монфокон, где был подвешен за ноги обезображенный и обезглавленный труп Колиньи. Запах тления ударил в нос.
Труп врага всегда приятно пахнет. Приписываемая Екатерине, эта фраза останется в веках.
Но какая же утонченная жестокость: двух сыновей Колиньи также принудили ехать к виселице отца. Старший всхлипывал, младший смотрел растерянно, как бы не понимая…
Сразу после Варфоломеевской ночи была напечатана «Новая песенка»:
Сколько людей убито в те дни,
Только и ведают трупы одни.
Уже невозможно их сосчитать:
Трупы, известно, умеют молчать.
Не скажет и Сена, сколько людей —
Женщин, мужчин и даже детей —
Без кораблей, вобрав их в себя,
Сплавили воды ее до Руана.
29 сентября 1572 года Маргарита и ее муж со всем двором отправились на ежегодную мессу французских кавалеров ордена Сен-Мишель. Когда наступил момент подношения даров, Маргарита увидела: король Карл, предшествуемый священнослужителями со свечами в руках, направился к хорам, за ним следовали герцог Анжуйский и Генрих Наваррский. Все трое преклонили колени пред алтарем. Возвращаясь на свое место и проходя мимо Екатерины и толпы окружающих ее дам. Генрих, мастер двойной игры, сделал глубокий реверанс. Королева-мать повернулась тогда к иностранным послам с победоносной улыбкой на лице, как бы говоря им: «Вот видите, как этот ничтожный Генрих присмирел!».
По ходу мессы к королю явился курьер с известием, что протестанты, плененные в Монсе герцогом Альбой, истреблены. Генрих Наваррский выслушал новость с совершенно невозмутимым видом…
* * *Террор, обрушившийся на Париж и кровавым пятном расползшийся по всей Франции, менее всего на свете опечалил королеву-мать. Барон Ронийский, Максимилиан Сюлли, донесло нас такой факт: уже на третий день после драмы Екатерина Медичи и ее фрейлины доставили себе «сладострастное удовольствие созерцать известные мужские органы у голых трупов». Вот уж что-что, а угрызения совести флорентийку не мучили! Да и с какой стати? Разве не сама она и спровоцировала эти чудовищные зверства? К тому же сама и поздравила себя с достигнутым результатом, одобрив и расписав в письме Филиппу II Испанскому, который громче всех католических монархов приветствовал истребление протестантов во Франции, «энергичный способ, использованный для избавления от мятежных подданных…».
3 октября этот дьявол в облике королевы принудил своего зятя отправить папе Григорию XIII — не исключено, что она и диктовала письмо — нижайшее прошение «даровать ему отпущение грехов и принять его в веру, в которой он был крещен». Так смиренно простерся король Наваррский перед тем самым святым понтификом, который с радостью, как волю провидения, воспринял новость о Варфоломеевской ночи… Он явно не «плакал от отчаяния» при этом известии, что подтверждает даже благочестивый «Словарь пап». В самом деле, того побоища ему было мало — 20 ноября святой отец попросил своего посла-кардинала, монсеньора Орсини, настоять на полном истреблении всех французских гугенотов. Но этому воспротивилась даже королева Екатерина, не меньше папы поднаторевшая в двойной игре. Она ответила ему так:
— Отныне я не позволю, чтобы папа вмешивался в дела Франции.
Королева-мать предложила теперь Маргарите аннулировать ее брак. Но в ответ королева Наваррская гордо вскинула голову и отказалась:
— Это была ваша воля, и я должна остаться с ним!
Да, она плакала накануне этого брака по расчету, который ей навязала мать, и ее теперешнее благородное поведение больше походило на месть родне, чем на откровение любви. Однажды она уже отпраздновала свой маленький реванш — это когда Екатерина спросила удочери, счастлива ли она со своим мужем в постели. Подняв очи к небу с выражением притворной невинности.
Марго не без иронии ответила:
— Да я еще ничего не знаю о том, что вы имеете в виду.
И, говорят, еще добавила:
— Я могла бы ответить, как та римлянка, на которую разгневался ее муж за то, что она его не предупредила о плохом запахе изо рта. Она ему ответила, что считала всех мужчин похожими, так как доныне ни с кем, кроме него, не была близка.
Если эти слова дошли до слуха ее экс-любовника, герцога де Гиза, то можно представить себе, как он хохотал… Как бы там ни было, когда Генрих Наваррский стал ее супругом, Маргарита уже, разумеется, не была простодушной девицей. Что он и сам подтвердил со свойственной ему вольностью в разговоре:
— Она прекрасно дебютировала еще до нашей женитьбы, так что все могут оставаться в полной уверенности, что от меня потребовалось не так уж много усилий — только надеть на палец обручальное кольцо.
Глава VII
ДВОР В ШЕЛКАХ И В КРОВИ
Теперь Маргарита нежно привязалась к молодой принцессе Марии де Конде, которая все так же до головокружения любила своего герцога Анжуйского, который, в свою очередь, обожал ее… Однажды в Лувре милейшая принцесса, заразительно смеясь, с блеском в глазах, объявила Маргарите, что припасла для нее прекрасный, необычайный сюрприз. Она повела се к Малому Бурбонскому дворцу, а там двух молодых женщин поджидали герцог Анжуйский и герцог де Гиз. Свидание, которое должно было закончиться увеселительной прогулкой вчетвером. Однако Марго, ставшая большей недотрогой, чем во время «задранной юбки», не испытывала ни малейшей тяги к такого рода пикантным развлечениям. Она утверждает, что предпочла удалиться, а Филипп Депорт, во второй книге своих «Элегий», излагает это приключение в стихах, которое, если верить поэту, имело для четырех партнеров более приятную развязку:
О Амур, мой дружок, веселья легкого Бог,
Ты один лишь на свете сосчитать бы и мог
Объятия, взгляды, вздохи, восторги,
Первые «нет» с поцелуями долгими,
Жаркие речи, притворство обид
И желанную смерть — но только на миг…
Война угрожала вспыхнуть в четвертый раз, и Екатерина требовала от зятя, чтобы он принял участие в осаде королевскими войсками гугенотской крепости Ла Рошель. Жан Эритье очень точно подметил, что речь шла о портовом городе, жители которого прониклись «протестантским республиканизмом… странной смесью феодальных или общинных пережитков с библейскими догмами».
