Андре Кастело - Королева Марго
Город, задыхавшийся от жары, теперь еще впал в безумство от запаха крови. Протестантов проводили по улицам с приставленными к горлу ножами — чтобы заколоть на набережной Сены и сбросить трупы в воду. Полуживых добивали баграми и камнями…
Кошмарное зрелище! По всему городу разносился рев загнанных животных, булькающих кровью и захлебывающихся в ней, грохот аркебуз, грубый хохот и победные крики убийц, которые под улюлюканье зевак: «На гугенотов! На гугенотов!» — вышвыривали из окон трупы своих жертв. В эти часы сир де Таван сказал фразу, которая вошла в историю:
— Пускайте кровь, пускайте кровь! Кровопускания так же хороши в августе, как и в мае![19]
Убийства, изнасилования, грабежи — все самые низменные человеческие инстинкты вырвались наружу. «С невиданной алчностью парижане предались мародерству, — докладывал в Рим папский нунций Салвиати, — множество людей даже представить себе не могли, что когда-нибудь окажутся владельцами лошадей и серебряной посуды, которые так легко достались им в этот вечер». Кстати, сам Карл IX предоставил своим швейцарцам право поживиться награбленным.
По свидетельству Агриппы д'Обинье, якобы сам король, встав у окна с аркебузой, «как на дичь, охотился на прохожих». Вольтер говорит, что много позже у маршала де Тессэ состоялся такой разговор с бывшим стражником Карла IX, в ту пору уже столетним старцем. Он спросил его, правда ли, что король сам стрелял в тот день в гугенотов.
Тот ответил: «Да, месье, причем его аркебузу перезаряжал я!»
Когда перечитываешь свидетельства современников, живших рядом с предпоследним королем династии Валуа и оставивших описания его кровавых выходок, ничто не кажется невозможным.
Сколько жестоких изуверств явил миру этот знойный день! Вот сцена из мемуаров, относящихся к той эпохе: «Голую малолетнюю девочку обмакнули в кровь ее отца и матери, которых, прежде чем растерзать, предупредили, что если и она гугенотка, то с ней поступят, как с ними».
На беременных протестанток велась прямо-таки охота. Одна из них, графиня, обитавшая на улице Сен-Мартен, пробовала спастись на крыше своего дома. Ее нашли, закололи кинжалами и сбросили вниз. Другую швырнули в воду, вспоров живот, «так что видно было, как там шевелится ребенок».
Ревущие толпы убийц разбудили молодую королеву Елизавету Австрийскую. Узнав, что происходит, она удивилась:
— Как же так! А король, мой супруг, знает, что происходит?
— Да, Мадам, это делается по его приказу.
— О Господи, да что же это? Какие же советники надоумили его?
Она опустилась на колени и стала молиться:
— Боже мой, прошу Тебя, умоляю Тебя, отпусти ему грехи его, ибо если и у Тебя не найдется к нему жалости, то, боюсь, такого ему никто не простит.
Под начальством капитана Англареза погромщики постучали в дом Ла Рошфуко. Несчастный подумал, что это всего-навсего розыгрыш короля Карла, и, смеясь, крикнул непрошенным гостям:
— По крайней мере, не колотите так сильно!
Фуко так и умер с улыбкой на устах…
Герцог де Гиз устремился в погоню за отрядом протестантов во главе с Габриэлем де Монтгомери, печально известным героем памятного турнира. Этой небольшой группе удалось ускользнуть из Парижа, и она во весь опор понеслась по дороге на Понтшатрен. Под Монтгомери была кобыла, которая, кажется, могла мчаться «невероятно долго без воды и без пищи». Догнать его так и не удалось. В Монфор-л'Амори Гиз прекратил преследование.
Бедняга Телиньи, зять адмирала, бежавший по его приказу по крыше и спрятавшийся на чердаке, был обнаружен там солдатами герцога Анжуйского и заколот кинжалами.
Наутро перед окнами короля навалили целую груду трупов. Непохоже, однако, чтобы он пришел от этого зрелища в ужас. Лишь к обеду король приказал купеческому старосте Парижа, явившемуся по его вызову, организовать патрульные разъезды по городу, вменив им задачу — «прекратить вышеупомянутые убийства, грабежи, мародерства, мятежи и следить за порядком ночью и днем…». Резня остановлена, но еще долго новые ее вспышки будут сотрясать город.
* * *Утром 25 августа по Лувру разнеслась весть, которая тотчас достигла Маргариты: на кладбище Невинноубиенных второй раз зацвел боярышник — «высохший, мертвый, изломанный куст выбросил зеленые побеги и завязи цветов». Это чудесное цветение истолковали однозначно: Бог одобряет избиение еретиков!
Карл IX приказал «больше не причинять никаких огорчений» протестантам. Жестокая резня была названа королем всего лишь «огорчением». Правда, в XVI веке это слово имело несколько иной смысл…
— Все, что произошло в Париже, — признался король, — было сделано не только с моего согласия, но по моему желанию и под моим водительством. И я готов к тому, что вся хвала, или же вся хула, будут обрушены на одного меня!
Однако «огорчениям» не было конца. Только Париж принялся наводить чистоту, как уже заметили человека, опорожнившего целую корзину от трупиков грудных младенцев. Тела гугенотов целыми телегами сваливали в Сену. Одиннадцать сотен трупов скопилось в изгибе реки, перед холмом Шаййо. Ратуша прислала могильщиков, которые закопали трупы на острове, посреди реки… Впоследствии этот остров свяжут с берегом и именно тут построят Эйфелеву башню. Когда станут рыть землю для ее фундамента, извлекут бессчетное количество костей: это жертвы Варфоломеевской ночи, кровавой свадьбы королевы Марго и короля Генриха…
* * *Несколько дней спустя Маргарита впервые посвятила свое перо делам супруга и написала следующий текст, который вышел за подписью Генриха Наваррского: «После нашей свадьбы наступил праздник святого Варфоломея, и все сопровождавшие меня сподвижники подверглись избиению, хотя большинство из них во время смуты не выходили из дому. Среди прочих был убит и Бовс, который был моим наставником с девятилетнего возраста. Можете представить всю горечь, с какой воспринял я смерть тех, кто поехал со мной, положившись на одно мое слово, не считая письменных заверений, которых удостоил меня король, уверявший, что будет обходиться со мною, как с братом. И столь велико было мое огорчение, что я искал искупить его ценой собственной жизни, как и они приносили свои жизни в жертву ради моей, так густо устлав своими телами путь вплоть до изголовья моей постели, что мне уже грозит остаться на свете одному, без друзей».
Маргарита вспомнит встревожившее всех событие, которое приключилось на восьмой день после резни. Опишет его и Генрих IV, став королем Франции: «Огромное количество ворон опустилось на крыши Лувра. Они производили такой шум, что все вышли посмотреть, в чем дело, и женщины сказали королю, что им страшно. В ту же ночь, не проспав и двух часов, король вдруг вскочил, разбудил всех, кто находился рядом, и, среди прочих, послал и меня во двор послушать, что это за страшный ночной галдеж и концерт орущих, стонущих, воющих голосов, совершенно похожий на тот, что приходилось слышать в дни резни».
