Виталий Дмитриевский - Шаляпин в Петербурге-Петрограде
— Слышал, и это было очень хорошо, но...
— Что но?
— Надо всегда думать, что сделаешь лучше, чем до нас делали.
— Знаете, стыдно, а я так вот и думал, да только надо на вас проверить.
— А ну-ка покажите.
— Хочу я так, — говорил Шаляпин, — не вбегает он на сцену. Можно?
— Ну почему же нельзя.
— Фарлаф лежит во рву, то есть я лежу, и убедил себя, что давно лежу и
вылезти страшно, ой, как страшно. И когда занавес пошел — на сцене ни-ни, ни
души, и вдруг из рва часть трусливой, испуганной морды, еще и еще, и вдруг вся
голова, а затем — сам целиком, вот вытянулся...
«И тут, — вспоминал свидетель этой беседы академик Б. В, Асафьев, —
было продемонстрировано все появление Фарлафа, и когда он показался весь, —
Шаляпина в комнате не было, а стоял гигантский верзила, сам себя напугавший.
— Я весь дрожу, и если бы не ров, куда я спрятался поспешно... — Белове
«куда» были неуловимо очаровательные трусливые акценты с паузочками, а взор
тянулся пугливо к рву. .
Надо было видеть радостную восторженность Стасова. Он тоже вытянулся
во весь свой громадный рост перед Шаляпиным и поцеловал его: «Ну уж
бесконечно умнее, тоньше и вкуснее, чем у Петрова». Дальше шли объяснения,
показы всей роли Шаляпиным и красочные «вставки» Стасова о Фарлафах
разных эпох, а кстати и о самом Глинке.
Заключительный свой жест — прихлопывание земли ногой вслед за
исчезновением Наины — Шаляпин показал изумительно, к окончательному
восторгу своего собеседника. Фарлаф — Шаляпин смотрит в пустое
пространство, и чувствовалось, что он еще видит «страшную старушку». Вдруг
обрадовался: «Нет!» И тут же струсил. И вот, чтобы убедиться, что
действительно никого уже нет, он сперва прощупывал ногой место исчезновения
Наины, потом с торжеством вступал на него всей тяжестью фигуры Фарлафа, и
тогда уже начиналось ослепительное «хлестаковское» хвастовство: „Близок уж
час торжества моего!"»
Последняя встреча Стасова с Шаляпиным состоялась 3 сентября 1906 года в
квартире Стасова. Было много друзей. За ужином хозяин дома провозгласил тост
за здоровье гостя, Шаляпин в ответ запел «Славу», остальные подхватили. Один
из гостей забавно читал остроумные юморески. «Но Шаляпин — Шаляпин,
какой он вчера был, просто невообразимо, — восхищенно писал Стасов брату.
— Так произвел «Ich grolle nicht» и «Die alten bosen Lieder»3, как, кажется,
никогда еще! Я подобного у него не слыхивал...»
В декабре 1906 года Стасов умер. Шаляпин не был на похоронах своего
старого друга, но на одном из венков, возложенных на могилу, была надпись:
«Мир тебе, дорогой мой богатырь Владимир Васильевич. Со скорбью Федор
Шаляпин»...
Без Стасова Шаляпину в Петербурге первое время было одиноко. Может
быть, именно поэтому он так стремился на «среды» Римского-Корсакова,
лучшего друга Стасова, хотя, как уже говорилось, между Шаляпиным и
Римским-Корсаковым не было той близости, какая возникла между ним и
Стасовым.
Как-то на одной из «сред» у Римского-Корсакова были исполнены две
небольшие оперы — «Скупой рыцарь» С. В. Рахманинова и «Женитьба» М. П.
Мусоргского. «Ф. И. Шаляпин... — вспоминал А. В. Оссовский, — пел с
большим увлечением; сцену в подвале у сундуков, наполненных золотом, провел
с потрясающей силой, поразительно образно, несмотря на отсутствие сцены и
грима».
Шаляпин глубоко уважал Римского-Корсакова, высоко ценил его творчество.
«В Римском-Корсакове как композиторе, — писал позднее Шаляпин, —
поражает прежде всего художественный аристократизм. Богатейший лирик, он
благородно сдержан в выражении чувства, и это качество придает такую тонкую
прелесть его творениям... Иная грусть, чем у Чайковского, у Римского-Корсакова
— она ложится на души радостным чувством. В этой печали не чувствуется
ничего личного — высоко, в лазурных высотах, грустит Римский-Корсаков. Его
знаменитый романс на слова Пушкина «На холмах Грузии» имеет для
композитора смысл почти эпиграфа ко всем его творениям.
Мне грустно и легко:
Печаль моя светла...»
26 ноября 1906 года у Римского-Корсакова Шаляпин, как обычно, много пел
на все голоса — и басом, и баритоном, и тенором, и даже сопрано. По просьбе
гостей и хозяев дома он исполнил несколько сцен из «Каменного гостя»
Даргомыжского, спел всего «Моцарта и Сальери», романс Мусоргского «По
грибы». Потом много говорили о музыке, об опере, о «Царе Эдипе» Софокла.
— Какой прекрасный материал для оперного спектакля! — горячо
воскликнул Шаляпин и прямо обратился к Римскому-Корсакову:
— Вы должны написать «Царя Эдипа»! Должны! Эдип — это же моя роль. В
ваших операх, Николай Андреевич, достигнута удивительная естественность
музыкальной декламации. Да нет же, вы послушайте, — обратился Шаляпин ко
всем присутствующим и прочел начало монолога Сальери, а потом пропел его,
потом спел диалог Моцарта и Сальери, свободно перевоплощаясь в характеры
того и другого, как бы убеждая Римского-Корсакова.
— Вы же чувствуете драму, характеры, интонацию, как никто. Вы должны
писать «Эдипа», — жестикулировал Шаляпин, — да я вам его прочту! Хорошо?
Римский-Корсаков застенчиво улыбался. А Шаляпин не успокаивался:
— Мы непременно соберемся в следующий раз, и я прочту. Непременно.
И сразу же наметил день — 5 февраля.
Зимой 1907 года Шаляпин действительно приехал в Петербург. Он помнил о
своем обещании и готов был осуществить его. Накануне сын композитора В. Н.
Римский-Корсаков пришел к Шаляпину домой. Певец в это время жил в
меблированных комнатах Мухиной на Мойке, около Полицейского моста.
Шаляпин принял юношу очень радушно, посетовал на простуду. На
прощанье вынул из ящика стола большой портрет и размашисто написал: «На
добрую память одному моему длинному приятелю — из Римских — Корсакову.
Бери и помни... 4 февраля 1907. СПБ».
Назавтра должно было состояться чтение «Эдипа». Но болезнь обострилась,
и днем 5 февраля Шаляпин послал Николаю Андреевичу письмо:
«Дорогой и глубокоуважаемый Николай Андреевич!
