Александр Пыльцын - Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина
Иногда немцы простреливали некоторые особо опасные места своими дежурными пулеметами. И я помню, например, что при преодолении прохода в проволочном заграждении почувствовал какой-то удар. Только уже днем я обнаружил, что пуля пробила мне солдатский котелок, притороченный к вещмешку («сидору», как их называли тогда). Правда, зачем мы брали с собой эти котелки, если по роду нашей боевой задачи мы не могли ими воспользоваться, мне было непонятно – на всякий случай, наверное. Но впоследствии я понял, что котелок нужен солдату всегда.
И вот в узенький проход наш умелый комбат протащил почти весь батальон, основную часть которого фактически не заметили немцы! По меткому выражению генерала Горбатова, «как канат сквозь игольное ушко».
Это было для меня, по существу, первым настоящим боевым крещением, хотя в обороне я уже кое к чему присмотрелся. Наверное, поэтому многие детали этого перехода и тем более действий в немецком тылу мне запомнились довольно прочно.
Замыкала колонну батальона рота капитана Матвиенко, который прибыл в батальон вместе со всей нашей группой офицеров в 18 человек и уже имевшего значительный боевой опыт, о чем свидетельствовали два ордена Красной Звезды. И вот кто-то из его бойцов, наверное, задел проволоку немецкого заграждения, зацепился за ее колючки и, пытаясь вырваться из их цепкой хватки, «оживил» этот консервно-баночный телеграф, что всполошило фрицев. Они открыли все нараставший по плотности ружейно-пулеметный огонь по этому участку. Теперь нужно было обнаруживать себя и нам, чтобы отвлечь внимание выскакивавших из землянок фрицев и вызвать их огонь на себя, и тем самым помочь попавшим в беду своим. Все, кто был близко, практически без чьей-либо команды открыли огонь по немцам, а взвод огнеметчиков выпустил несколько мощных огненных струй по скоплениям немцев и по выходам из блиндажей. Впервые в моей жизни я видел горящих и безумно орущих людей! Жутковатое зрелище…
А генерал Горбатов, оказывается, все это время переживал за нас. Вот как он об этом пишет:
«Я долго прислушивался к малейшим звукам с запада, пока на том берегу не послышалась беспорядочная стрельба, взрывы гранат. В небо взлетело множество ракет. В два часа ночи мы получили по радио условный сигнал: сводный отряд находится в тылу противника и выполняет задачу».
Рота Матвиенко понесла ощутимые потери, но все-таки тоже прорвалась к основным силам батальона. В подразделениях же, преодолевших линию фронта раньше, потерь вовсе не было. Здесь комбат поставил моему взводу другую задачу – замыкать колонну батальона. Ведь поскольку противник обнаружил наше проникновение в свой тыл, не исключена возможность попытки преследования нас. Таким образом, взвод превращался из авангарда в арьергард. Это мне показалось более ответственным, так как теперь взводу пришлось действовать уже вдали от командования батальона, и мои решения должны стать более самостоятельными, хотя подполковника Кудряшова, моего прежнего опекуна, комбат Осипов тоже назначил старшим начальником в тыловую часть батальонной колонны. У меня возникла мысль: не поручил ли всесильный «особист» тщательное наблюдение за мной, сыном репрессированного? Мелькнувшая было мысль о каком-нибудь недоверии мне тут же была опровергнута тем, что в замыкании батальона, кроме моего взвода, был взвод ПТР под командованием Петра Загуменникова, пулеметный взвод и отделение ранцевых огнеметов. Конечно, в случае осложнения обстановки нужно было единое командование этими, хотя и не такими уж большими силами, но ни Петр Загуменников, ни тем более я не могли квалифицированно обеспечить это. Так что моя мысль о каком-то недоверии тут же погасла, хотя иногда возникала и в других схожих ситуациях.
Немцы так и не поняли, какими силами русские прошли через участок их обороны, и, может, именно поэтому в дальнейшем, столкнувшись с каким-либо нашим подразделением, фрицы в панике кричали «Рус партизанен!». И, как потом мы узнали, эта паника у них была небезосновательной: в партизанских отрядах и бригадах на территории Белоруссии действовало более 350 000 партизан, целая партизанская республика!
А в боевых документах штаба 3-й армии по этому поводу записано следующее:
«В 23.00 20.02.44 года сводный отряд в составе 8-го офицерского штрафбата и лыжного батальона 120-й гв сд переправился на западный берег р. Днепр против Гадиловичи, преодолел после сопротивления противника передний край и стал продвигаться на Рогачев».
На каком участке преодолевал линию фронта наш сосед, лыжный батальон, я не знал, и во время боевых действий в тылу противника соприкосновения с лыжниками у нас не ощущалось. Видимо, или характер их задачи, или сложившаяся обстановка заставили этот батальон действовать самостоятельно.
Уже потом, когда наш необычный поход в тыл противника был завершен, в армейской газете была публикация о том, что «этот беспримерный рейд дерзко и смело осуществили отряд Осипова и лыжный батальон Камирного». Стало понятно, что и лыжники тоже успешно выполнили свою задачу. Наш же батальон действовал совершенно самостоятельно. После разгрома какого-то крупного немецкого штаба в дер. Мадоры (нынешнее название «Мадора»), а здесь и еще в Старом Селе бои были горячими, и подрыва нескольких рельсов на железной дороге только к рассвету 20 февраля батальон стал приближаться к Рогачеву с северо-запада, перерезав развилку шоссе на Бобруйск и Жлобин.
И только многие годы спустя из «Советской военной энциклопедии» я узнал, что лыжники были из дивизии полковника Фогеля Я.Я. Был еще и другой лыжный батальон, от 5-й стрелковой дивизии, который линию фронта перешел сутками позже и в другом месте – севернее Нового Быхова. А еще через сутки туда же в результате смелого маневра вышел один полк этой же дивизии. Соединившись, они перерезали железную дорогу Рогачев – Могилев и перехватили шоссе Рогачев – Новый Быхов. Группировка противника оказалась изолированной с севера.
Даже после этого рейда мы узнали о лыжном батальоне, действовавшем с нами, только из короткой корреспонденции в армейской газете. Кстати, это на моей памяти была первая и последняя известная мне публикация о штрафбате, хотя и замаскированная под «отряд» (может, какой-то партизанский?). Ни перед этим, ни после и до самого конца войны штрафбат никогда и нигде не упоминался. У нас ни разу не появлялись ни кинооператоры, ни фотокорреспонденты, ни представители журналистской братии, даже из дивизионных газет. Наверное, сверху было наложено «табу» на освещение действий штрафников. И, как оказалось, не только на военное время.
