Е. Бертельс - Низами
Когда взор атабека упал на это величие и мощь, он смутился и хотел смиренно поцеловать ноги шейха. Вернувшись из мира духовного в мир физический, он увидел, что жалкий старик сидит у входа в пещеру на клочке войлока, а перед ним лежат священный свиток Корана, чернильница, калам, молитвенный коврик, посох и немного бумаги. Он смиренно поцеловал руку шейха, и с тех пор его почтение к шейху достигло высокой степени. Шейх тоже краешек помыслов и забот уделял ему и временами посещал атабека и беседовал с ним».
Из этой легенды видно, как трудно полагаться на поздние источники. Авторов XV века скромная действительность не удовлетворяла, и ее украшали, не считаясь с собственными словами автора.
Поездка Низами к Кизил-Арслану была, по-видимому, единственным случаем, когда он покинул свой родной город. Никаких упоминаний о выездах из Ганджи у него в дальнейшем не встречается. Правда, некоторые иранские литературоведы утверждают, что он ездил в хаддж с Хакани, с которым якобы был дружен; хронологически это невозможно, а среди поздних касыд Низами, написанных значительно позже (после 1191 года), можно найти указание, что поэт хотя и -мечтал о поездке в 'Мекку, но осуществить эту мечту ему не удалось.
НА ВЕРШИНЕ СЛАВЫ. «ЛЕЙЛЯ И МЕДЖНУН»
Материальное благосостояние Низами в результате его поездки к Кизил-Арслану едва ли особенно возросло. Но слава его, безусловно, значительно упрочилась. Весною 1188 года в его скромном доме снова появился царский гонец. На этот раз он прибыл из другого конца Азербайджана, из столицы ширваншахов Шемахи. Грозный Ахсатан I, столь сурово обошедшийся с Фелеки и Хакани, обратился к ганджинскому поэту с предложением написать для него поэму. В отличие от Ильдигизидов он не предоставил поэту возможности самому выбрать тему, - он прямо указал, что желает получить обработанную в персидских стихах арабскую легенду о несчастных влюбленных Лейли и Меджнун.
Заказ этот не обрадовал Низами. Тема его не влекла, она не давала возможности достаточно широко применить выработанные к XII веку навыки поэтики. Она не позволяла ввести развернутые описания садов, царских пиров и т. п., обычных для того времени сцен. Низами с горечью замечает, что эта тема суха, как пески аравийских степей, где разыгралась трагедия Меджнуна.
Низами сообщает, что принять заказ его уговорил его сын Мухаммед, который в это время уже был тринадцатилетним мальчиком. Он сказал отцу, что на тему о любви он, знаток человеческого сердца, всегда сумеет создать прекрасное творение. Кроме того, с таким могущественным властелином, как Ахсатан, но его мнению, портить отношения не следовало. Более того, Мухаммед начал упрашивать отца отправить его, когда поэма будет закончена, вместе с рукописью в Шемаху к юному сыну ширваншаха Минучихр ибн-Ахсатану.
Очевидно, Минучихр в это время только что достиг того возраста, когда, по обычаям времени, ему уже подобало создать вокруг себя свой собственный двор, своих советников, недимов и поэтов. Муxаммеда привлекала придворная пышность. Об этом довольно грустно говорит и сам Низами. Мухаммед рассчитывал, сблизившись с Минучихром, по вступлении его на престол сделать блестящую карьеру и выдвинуться на какой-нибудь крупный государственный пост. Низами согласился на эту просьбу и ввел в поэму обращение к Минучихру, в котором призывает его оказать внимание Мухаммеду. Из этого конечно, еще не следует, что поэт хотел расстаться со своим любимцем. Он мог рассчитывать на то, что Минучихр назначит его сыну пенсию, которая, как это тогда делалось, будет высылаться в Ганджу. Как бы там ни было, но из всех этих планов ничего не вышло, ибо по неизвестным причинам Минучихр своему отцу не наследовал.
Эта попытка обеспечить положение сына весьма показательна. Очевидно, материальное положение поэта уверенности в будущем ему не внушало. Правда, в «Лейли и Меджнун» нет жалоб на нужду, которые мы найдем в дальнейших поэмах. Некоторые историки из этого даже заключили, что дар Кизил-Арслана позволил поэту зажить спокойной деревенской жизнью. Но думать, что Низами перебрался в подаренное ему поместье, нельзя. Мы видели, что оно находилось где-то у границ Абхазии. Жить в таком углу в те времена безоружному горожанину было бы слишком опасно. Надо поэтому думать, что Низами довольствовался теми скудными доходами, которые удавалось получить с деревни Хамдуниан. Каждодневное пропитание было обеспечено, но будущее не могло не вызывать опасений. Итти же на службу к шахам Низами попрежнему упорно не желал. Он говорит в «Лейли и Меджнун», в главе, где дает советы сыну:
Откажись от шахского кормления,
Ибо военная служба несет бездомность,
Общения с падишахом остерегайся,
Как сухой хлопок жаркого огня.
От огня, хоть он и полон света,
В безопасности лишь тот, кто вдали.
Можно, однако, думать, что, помимо доходов с Хамдуниана, у Низами был и еще какой-то заработок. На это как будто указывают его слова:
Я кормлюсь трудом своих собственных рук;
Если есть у меня достаток, то из собственного клада,
В другом месте этой же поэмы он говорит, что если бы ему не мешали другие работы, он закончил бы поэму скорее.
Но если материальная обстановка в конце восьмидесятых годов XII века и была у Низами довольно сносной, то жизнь поэта омрачалась тем, что его коллеги по профессии начали проявлять еще более энергичную деятельность, желая избавиться от столь мощного соперника.
Поэт горько жалуется на литературных воров.
Если я своим ремеслом делаю напевание газелей,
То он [соперник] выдвигает клевету.
Если я налаживаю бойкие касыды,
То он открывает вялые создания.
А когда он берется за писание поэм,
Как мне рассказать, какие бредни он городит!
Я чеканю свою монету хорошим штампом,
Он тоже чеканит, но наоборот.
Обезьяна ведь делает то же, что и люди,
И в мутной луже видны звезды.
Мало того, что эти любители легкой наживы его обкрадывают, они еще, стремясь прикрыть свои грязные дела, его же и обвиняют в плагиате:
Обкрадывающий меня, вместо награды,
Ругает меня, хотя это и воровской крик:
Ведь когда на улице ловят вора, воры
Бегут по улице, кричат: «Вор! Вор!»
То, что он крадет мои жемчуга, да простится ему,
Но ругань по отношению ко мне да станет ему бедой.
Видит он искусство, а сам в искусстве не силен,
Творит зло и даже не понимает этого.
Низами неприятно затрагивать эту тему. Но поэт оправдывает себя. Он сам никогда никого не обкрадывал; даже собаку, и ту не обидел дурным словом. Он знает, что выражать гнев не достойно разумного человека. Но все же бывают случаи, когда промолчать означает проявить малодушие. Сказать об этом нужно еще и потому, что если в Гандже земляки знают его силы и способности, то ведь за пределами города никто его не защитит от наветов, -приходится о защите подумать самому.
