Николай Пустынцев - Сквозь свинцовую вьюгу
Только перед рассветом забываюсь тревожным сном. Однако утром все устроилось как нельзя лучше. За завтраком встретил своих ребят. Саша Трошенков пытливо взглянул на меня:
— Что нос повесил, совсем захандрил?
Я рассказал ему про свои злоключения.
— А ты не горюй, Николай. — Саша дружески похлопал меня по плечу. — Собирайся вместе с нами. Завтра нас с Жоховым выписывают. Ты это не проморгай. Заяви главврачу, что хочешь выписаться досрочно. Вместе в дивизию и пошагаем.
В то же утро главврач обходил больных.
— Ну, как настроение? Как силенка? Растет? — послышался рядом с моей койкой его добрый, отеческий голос.
— Настроение отличное, — сказал я. — А если бы завтра выписали меня, то век бы благодарил вас.
Главврач сделал большие, изумленные глаза:
— Но ты же, голубчик, и месяца не лежишь. Рановато, рановато. — И вдруг, вспомнив что-то, понимающе кивнул головой: — Бежишь, значит? Ну что ж, благословляю... Иди, воюй!
На другой день я получил завернутые в узел вещи, продовольственный аттестат и вместе с товарищами направился в свою гвардейскую.
Ребята в роте встретили нас по-братски. Притащили белого хлеба, молока, яиц.
Андрей Лыков, глядя на наши бледные физиономии, сокрушенно покачал головой:
— Ну и доходяги же вы, братишки. Одна кожа да кости. На откорм надо ставить. На специальный.
— Покуда формируемся, отдыхайте вволю да отъедайтесь, — посоветовал Леша Давыдин.
Вечером из караула вернулся Довбыш. Он подошел ко мне, изумленно развел руками:
— Нияк не узнать. Вот что хвороба с человеком делает.
Было что-то новое, невиданное раньше в этом тощем долговязом человеке. Исчезла прежняя угрюмость, замкнутость, он как будто распрямился, сбросил с плеч тяжелую ношу и глядел вокруг подобревшим взглядом.
Своим мнением о Довбыше я поделился с Сашей Тимровым.
— Да, Довбыш во многом изменился, — подтвердил он. — С бойцами дружит. Стал как и все. Его к медали представили, за «языка». Вот только один Давыдин на него косо поглядывает. «Этот Довбыш, — говорит, — продажная душа, от войны кантовался».
Я отыскал Довбыша, дружески пожал ему руку:
— Поздравляю тебя, Федор... Скоро медаль будем обмывать.
Довбыш как-то неопределенно махнул рукой:
— Як дождешься медали, три раза сховают в землю.
В этот день мы долго беседовали с Сашей Тимровым, прогуливаясь по зеленым улицам хуторка Бабачи, где расквартировалась наша рота. У одной хаты Саша кивнул мне головой в сторону плетня. Метрах в пяти от нас, прислонившись к изгороди, стояла тоненькая девушка в солдатском обмундировании. Светло-зеленая гимнастерка и коротенькая юбочка плотно облегали ее стройную фигурку.
Я вопросительно взглянул на Тимрова:
— Что за гостья?
На лице Саши мелькнула таинственная улыбка.
— Это, — оглянувшись, Саша до шепота понизил голос, — это знакомая нашего Борьки... Лухачева... Сестричка из медсанбата. Он сегодня в наряде, в карауле. Она и ждет его.
Я еще раз оглядел девушку. Недурна. Из-под пилотки выбивались темные локоны волос. На смуглой загорелой щеке рдел густой румянец.
— Мы сами вначале удивились, — сообщил Саша. — Ну, чем такую красавицу мог увлечь Борька? Собой невзрачный, неказистый, самый что ни на есть заурядный. А, почитай, вот уже скоро месяц как между ними любовь. И все это началось с тех пор, как дивизию на отдых отвели. Помнится, Лухачев тогда гриппом заболел. Отправили его в медсанбат. Денька три там провалялся. Вернулся оттуда — совсем не узнать парня. Веселый, сияющий. Потом и она к нему зачастила. Чуть не каждый день в роту наведывается.
Не раз наблюдал я, как происходили на войне мимолетные солдатские встречи и расставания. Все делалось подчас бездумно, просто, люди жили сегодняшним днем, не заглядывая далеко в будущее, не размышляя о последствиях. Я сказал об этом Саше. Он отрицательно покрутил головой:
— Нет, тут совсем другое дело. У них, брат, чистая любовь. За все время, пока с нею дружит, Лухачев даже ни раз не поцеловал ее.
Час спустя я видел, как Борис, сменившись с караула, встретился со своей подругой. Совсем не узнать было в прежнем мешковатом и неловком солдате теперешнего Лухачева. Он будто стал выше ростом, стройней, выглядел чище и опрятнее.
— Заметь, — сказал мне за ужином Тимров, — и на занятиях Борька тоже стал неузнаваемым: напористый, расторопный.
...Стоят знойные июльские дни. Наша дивизия в составе резервной армии находится во втором эшелоне. Опять на Харьковщине. Совершаем форсированные марши, ползаем по-пластунски, тренируемся в плавании. На привалах жадно читаем сводки Совинформбюро. Сюда, в тыл, доносятся громовые раскаты знаменитой битвы на Курской дуге.
Самым волнующим и незабываемым для меня событием тех дней было вступление в кандидаты партии.
Как-то вечером, вернувшись с ротных занятий, секретарь партийной организации Спивак подошел ко мне, дружески положил на плечо руку.
— Ну, вот что, Микола, — в голосе его я уловил добрые, ободряющие нотки, — завтра пойдем в политотдел. Тебе будут вручать кандидатскую карточку.
Вечером долго не спалось. В памяти всплывали суровые дни боев. Невольно спрашиваю себя: все ли ты сделал, чтобы доказать боевыми делами свою преданность Отчизне?
Назавтра тщательно выбритые, в выстиранных гимнастерках с белыми подворотничками, в сапогах, начищенных до блеска, идем, словно на праздник, в политотдел дивизии.
Вместе со мной идут Леша Давыдин и Саша Тимров, тоже вступающие в кандидаты партии.
На скуластом загорелом лице Лешки заметно беспокойство.
— Как начнут, паря, по политике гонять, — признается он, — обязательно зашьюсь.
— Ну, якие же вопросы не розумиешь? — в десятый раз спрашивает его Спивак. — Первомайский приказ Верховного Главнокомандующего читал? Там он о воинском мастерстве говорит. Шо же тебе зараз неясно?
Давыдин машет на него рукой:
— Это я знаю... А вдруг про открытие второго фронта спросят?
— Скажи, что американцы высадились в Африке. Ведут бои в Сицилии...
— И в сорок пятом году попадут в Европу, — перебивает его Давыдин. — Нет, я так и заявлю комиссару, что союзнички наши третий год резину тянут...
Кандидатские карточки вручил нам комиссар дивизии Н. С. Стрельский.
— Воевали вы хорошо, — говорит он. Мне кажется, что он даже украдкой поглядывает на мой орден Красной Звезды. — Хорошо воевали, но сейчас, вступив в кандидаты партии, должны воевать еще лучше. Поздравляю вас, боевые друзья, от всей души.
Комиссар крепко пожимает нам руки.
Счастливые и радостные, возвращались мы в расположение роты.
