Татьяна Свичкарь - Дело человеческое
Но вместо обычного урока сегодня — чудо.
Чудо являет юноша Олег — черноволосый и черноглазый.
Он рассказывает о средневековых монахах и показывает то, чем они зачаровывали и уверяли в своём могуществе поселян: сливает прозрачные жидкости из разных пробирок — а получается на вид — всамделишнее белоснежное молоко.
— А что крестьяне? — торопится Серёжка Шуваткин с первой парты.
— Крестьяне? — задумывается на миг юноша, — думаю, они очень радовались…
Звонок.
Но навсегда остается память: черноволосый юноша — и чудо.
Прошли годы, и в нашей семье случилась беда.
Маму здоровой не помню. И страх за неё был всегда. Я ещё девочкой была, она будила ночью:
— Что-то мне с сердцем нехорошо. И страшно. Посиди со мной.
Эта тревога за самого любимого человека сопровождала нас с сестрой всю жизнь. И не было случая, чтобы мы не вызвали маме врача, когда она недомогала.
Но медики вовремя не распознали ничего! И лишь когда с приступом вроде бы — банальной желчекаменной болезни — маму увезли в лечебницу соседнего, крупного города, там уже определили… Тот диагноз, который произносят шёпотом, и больному не сообщают.
Мы с Ольгой как собаки, сидели трое суток под дверью реанимации, каждого выходящего хватали за край халата:
— Жива?
Позже не отходили от маминой постели. О чём можно было думать, когда будущее определялось делениями градусника….
Начнутся ли осложнения? Не скажут ли нам: «Безнадёжна…»
Несколько месяцев спустя, когда маму привезли уже домой, мы не знали: что сделать, чтобы болезнь не вернулась?
И тогда фотокорреспондент нашей газеты Андрей Наронский подкинул мысль:
— Выписали? Дома? Так позвоните Олегу Никифорову. (С придыханием) Врач — от Бога! Он обязательно посоветует что-то дельное… Только это… он такой серьёзный! Вещь в себе. Ещё в юности, когда мы все гуляли, — уже работал медбратом. Я ж говорю, он — от Бога!
Помню первый приход Олега к нам.
На меня сама тема разговора наводит холодный ужас, и я слушаю почти из-за двери.
Ольга много смелее. Она расспрашивает о диете, витаминах. О ядах: болиголове, аконите — в тот момент были готовы на всё.
Олег не опровергает:
— Я уже столько слышал от больных, чем они лечились, и что помогло реально… Меня трудно чем-либо удивить.
— Вы же работали онкологом. Ушли — потому что тяжело?
— Тяжело. Хирург прооперировал, довёл до выписки — и больше не видит этих людей. Две трети из них живут нормально. А оставшаяся треть…
Приходилось навещать тех, кто безнадёжен. Находить ободряющие слова:
— Да что, Пётр Иванович, поправитесь… Да всё у вас будет хорошо…
Тяжело врать. Каждого — жалко.
Но только такому врачу, которому ты — не безразличен — и решишься доверить жизнь.
Прошло больше года. И одно из тех осложнений, которых боялись врачи, у мамы всё-таки случилось.
Бок набухал. Опасным воспалением выглядело это на наш встревоженный дилетантский взгляд.
Не миновать было — звонить Олегу. Работа для хирурга.
Быстро он сделал всё необходимое. И — месяцы ещё, рана заживала трудно — ездил на перевязки. Не забывал никогда. Приезжал поздно вечером, после операций, или днём — в редкие перерывы. Был считанные минуты — у нас хватало совести всё подготовить заранее, держать наготове, весь перевязочный материал… Потому что после нас — его ждали многие и многие…
Он никогда не открывался сразу весь, со всеми своими достоинствами. Сразу вы, пожалуй, могли почувствовать в нём только великолепного врача, способного ответить на любой ваш вопрос.
Человеческое же замечалось позже.
И нужно было присматриваться. Потому что никогда не стремился он щегольнуть, поразить. Добро делал исподволь, стараясь не привлекать внимания. Так бывает с сурово-благородными натурами, неспособными хвалить себя.
Только иногда, моментами прорывалось….
Скупой — к случаю — рассказ о подобранной и выхаживаемой вороне…
Вскользь сказанное, что так и не научился: не волноваться — за больных, посылая их на обследования: вдруг что-то обнаружится…
Лекарства, которые столько раз привозил сам — не только не думая продать их больным подороже, но — просто оставляя: «Берите, у меня есть»…
Та самая великая любовь к ближнему, которой большинству из нас не дано.
Пациенты — среди которых было много стариков, — старались отблагодарить хоть как-то: пирожки, мёд… Не взять этого было невозможно. Ему давали уже как сыну, как родному.
И то, что клали в его старинный саквояж (тоже чей-то подарок) — он отдавал в другом доме, если там были дети, или просто имелся повод угостить.
Он говорил мало. Но всегда умел слушать — не торопя, что так редко среди нынешних врачей. Если же вам, несмотря на недуг, удавалась фраза — получалось сказать весело, он сразу улавливал юмор.
И сквозь всю его серьёзность — вдруг неожиданно прорвавшийся, совершенно мальчишеский смех…
Был в нашей жизни второй такой же страшный период, как и с маминой операцией. Вспомнишь — и прикроешь глаза. Нельзя вспоминать. Как будто стоишь над горящим домом.
Дочка моя, Аська, пришла из школы после субботника — ученики подметали листья на улице. И начала жаловаться — сразу:
— Мне трудно дышать.
Надо знать Аську. Воробей — заморыш.
…В тот же день, случайно перехватив на улице нашу детскую участковую докторшу, я привела её к нам. И услышала, что ничего страшного нет — в лёгких у ребёнка чисто.
Но врач ушла, Аське же становилось хуже на глазах. Ночью её дыхание стало трудным и частым, а кашляла она уже с кровью.
Забежав к нам перед службой, врач пришла в ужас:
— Господи, как она у вас потяжелела за несколько часов!
Она не решалась уйти, колебалась: вызвать ли местную скорую, или сразу «санавиацию» из областного центра.
— Звони Олегу Викторовичу! — это уже мама на грани паники.
Я не помню, когда появился Олег, но и он, и участковая наша были в комнате одновременно.
Помню их тихий разговор — двух врачей — не для наших ушей.
— Почему девочка ещё здесь, а не в больнице? — спрашивал Олег.
— Родители отказываются.
— В какой дозе вы назначили…? Вы считаете, что этого достаточно? Сейчас, подождите…
И уже в коридоре, торопясь, Олег, с улыбкой, почти виноватой, что приходится говорить такое:
— Двустороннее воспаление легких. Тяжёлое.
Лекарства он привёз сам. Из табуретки и лыжной палки в несколько секунд соорудил капельницу.
