Валентин Рунов - Легендарный Корнилов. «Не человек, а стихия»
20 апреля я излагал Совету министров, что выборное начало снизу просачивается двумя путями: насильственным устранением и дискредитированием неугодных и строгих и уважительными отзывами и просьбами оставить предназначенных к уходу, но желательных подчиненным. Только определенность решений и незыблемость раз отданного распоряжения помогут авторитету власти. Прошу дело оставить без последствий и никаких расследований не производить, раз высшая власть признала этого или другого начальника нежелательным».
Кадровые перемены коснулись и Ставки Верховного главнокомандующего. К концу марта 1917 года должность первого генерал-квартирмейстера вместо генерала Лукомского занял генерал Юзефович, второго генерал-квартирмейстера – генерал Марков. На посту генерал-инспектора артиллерии великого князя Сергея Михайловича заменил генерал Ханжин.
Изменения, происшедшие за последний месяц в Ставке, конечно же сказывались на характере работы. Объем же решаемых задач все возрастал – надвигался срок, намеченный межсоюзной конференцией, а также перехода русских войск в наступление. Положение же в армии и на флоте было крайне сложным, и это прекрасно понимали в Могилеве.
Обострились к тому же, взаимоотношения с союзниками. Причиной этого стала телеграмма вновь назначенного главнокомандующего французской армии генерала Нивеля. «По соглашению с высшим английским командованием, – писал он, – я назначил на 8 апреля (по новому стилю) начало совместного наступления на Западном фронте. Этот срок не может быть отложен.
На совещании в Шантильи 15 и 16 ноября – напоминали русским – было решено, что союзные армии будут стремиться в 1917 году сломить неприятельские силы путем единовременного наступления на всех фронтах с применением максимального количества средств, какое только сможет ввести в дело каждая армия. Я введу для наступления на Западном фронте все силы французской армии, так как буду добиваться решительных результатов, достижения которых в данный период войны нельзя откладывать.
Вследствие этого прошу вас, – делался генералом Нивелем вывод, – начать наступление русских войск около первых или средних чисел апреля (по новому стилю). Совершенно необходимо, чтобы ваши и наши операции начались одновременно (в пределах нескольких дней), иначе неприятель сохранит за собой свободу распоряжения резервами, достаточно значительными для того, чтобы остановить с самого начала одно за другим наши наступления… Должен добавить, что никогда положение не будет столь благоприятным для (русских) войск, так как почти все наличные немецкие силы находятся на нашем фронте, и число их растет здесь с каждым днем!»
В кратком ответе генерал Алексеев указал на невозможность выполнения предложенного французским главнокомандующим плана, подчеркнул определенную некорректность тона телеграммы. В весьма сдержанной манере он постарался объяснить генералу Нивелю опасность, которую представляет для всех союзников чрезмерная поспешность общего наступления.
Спустя трое суток была получена новая телеграмма. Генерал Нивель настаивал на немедленном наступлении русских войск, весьма нравоучительно добавив, что «в настоящее время лучшим решением в интересах операций коалиций и, в частности, принимая во внимание общее духовное состояние русской армии, был бы возможен скорый переход ее к наступательным действиям».
Это новое требование и развязная ссылка на психологическое состояние русской армии привели Михаила Васильевича буквально в ярость. 2 апреля он направил военному министру следующее сообщение: «Если успокоение, признаки коего имеются, наступит скоро, если удастся вернуть боевое значение Балтийского флота, то, кто бы ни был верховным, он сделает все возможное в нашей обстановке, чтобы приковать к себе силы противника, ныне находящиеся на нашем фронте… Но ранее начала мая нельзя приступить даже к частным ударам, так как весна только что начинается, снег обильный и ростепель будет выходящей из ряда обычных».
Однако «генеральное наступление» на западном фронте уже началось. И события развивались там в основном так, как предсказывал Алексеев. Чрезмерно пылкий генерал Нивель допустил явный просчет, английская и французская армии попали в западню. На севере англичане не смогли преодолеть германские оборонительные укрепления и, продвинувшись всего на несколько миль, были остановлены, неся тяжелые потери. В Шампани французская армия также потерпела сокрушительное поражение, потеряв огромное число убитыми. Еще более тяжелыми были, пожалуй, последствия психологические. В ряде корпусов солдаты стали проявлять все большее недовольство офицерами, все шире распространялась антивоенная пропаганда, усилились требования немедленного заключения мира. Напряжение достигло высшей точки, когда два корпуса, взбунтовавшись, начали поход на Париж. 15 мая генерал Нивель был снят с поста главнокомандующего и заменен генералом Петеном.
В середине апреля Алексеев направил военному министру развернутый доклад. В нем, нарисовав безотрадную картину армии и флота, он сделал вывод о необходимости отсрочить наступление на несколько месяцев, придерживаясь до июня – июля строго оборонительного плана действий. Правительство, однако, не согласилось с предложениями Верховного главнокомандующего. Запросили мнения командующих фронтами. Генерал Рузский считал целесообразным ограничиться обороной, командующие же Западным и Юго-Западным фронтами высказались за активные действия. Суждения подчиненных повлияли на решение генерала Алексеева: он отдал директиву на подготовку наступления. Главный удар предполагалось нанести в полосе Юго-Западного фронта.
В двадцатых числах апреля Временное правительство решило заслушать военное руководство о подготовке к предстоящему наступлению. О том, как проходило это совещание, весьма красочно рассказывает генерал Ю. Н. Данилов, тогда исполнявший обязанности командующего войсками Северного фронта.
«В столице в это время было неспокойно, – отмечал он. – Волнения происходили на почве толкования только что обнародованной ноты министра иностранных дел П. Н. Милюкова, трактовавшей вопрос о «целях» войны. Нота эта, подтверждавшая стремление России продолжать войну, вызвала сильное возбуждение среди наших левых кругов, которые использовали ее как предлог для довольно серьезных демонстраций, враждебных Временному правительству.
Явившись в дом военного министра на Мойке, я получил предложение от А. И. Гучкова, вышедшего ко мне в приемную из своего кабинета, сделать доклад по вопросу, вызвавшему мой приезд в столицу, на заседании Временного правительства. А. И. Гучков в этот период хворал и не выходил из дому. Он, по нездоровью, встретил меня в домашней куртке и мягких сапогах. Извинившись за свой внешний вид, объясняемый нездоровьем, А. И. Гучков предупредил меня, что заседание Временного правительства будет происходить у него на квартире и что часть членов уже собралась у него в кабинете.
