Мэтью Бжезинский - Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма
Заместитель мэра Валерий Малышев, мужчина крупного телосложения, с бочкообразной грудью. На его майке игрока футбольной команды городского правительства красовался номер «7», что я заметил на фотографии в рамке, выставленной на всеобщее обозрение на большом письменном столе.
– Как вы находите наш волшебный город? – спросил он после того, как я, поблагодарив, выпил предложенную чашку чая.
Я ответил, что полюбил этот город, со всеми его вмятинами и всем, что в нем находится. Он печально улыбнулся.
– Москва почти полностью разрушила Питер, – сказал он. – Кремль хотел бы заставить нас забыть, что Зимний дворец вообще когда-то был построен.
В этой части мира каждый всегда винил кого-то другого. Жители Санкт-Петербурга своих соперников в Москве считали виновными в присвоении коммунистического наследства. Москвичи, в свою очередь, обвиняли питерских большевиков, которые, как однажды раздраженно пожаловался один из наших переводчиков, были не русскими, а почитаемыми в те времена негодяями евреями. О том, что и Малышев, и Ельцин, и большинство других лидеров, так называемых новых русских, в свое время были партийными функционерами, было начисто забыто.
– Москва никогда не сможет состязаться с нашей уникальной историей и культурой, – заметил Малышев в ходе нашей беседы о традиционном соперничестве Москвы и Санкт-Петербурга. – Даже с учетом всех этих лужковских денег, – добавил он с горечью.
Юрий Лужков был мэром Москвы, этаким современным Ричардом Дэйли, которому довелось управлять наилучшим образом смазанной политической машиной в России. Если вы пожелаете вести бизнес в столице, то должны включить в него и Лужкова. Москвичи обожали Лужкова за наведение чистоты и порядка в городе и движение автобусов строго по расписанию. Главы других городов открыто завидовали ему.
У Малышева, несмотря на меньшие ресурсы, имелись грандиозные планы по развитию Санкт-Петербурга. Все проекты были детально разработаны на срок, превышающий продолжительность его жизни, и нанесены на огромную карту города, занимавшую всю заднюю стену его кабинета. На карте были обозначены тридцать восемь новых мест проведения спортивных соревнований, олимпийская деревня, двадцать роскошных отелей, восьмирядное супершоссе, а также два дополнительных терминала в городском аэропорту. Общая стоимость реализации всех этих проектов достигала девяти миллиардов долларов. Впрочем, эта сумма с тем же успехом могла бы составлять и девять триллионов долларов, поскольку Санкт-Петербург просто не имел возможности получить такие средства.
Россия не могла позволить себе подобные расходы. Если учесть, что страна лежала в развалинах, в больницах одноразовые шприцы использовались повторно, а пенсионеры не получали в срок пенсии, то истратить девять миллиардов долларов только для того, чтобы удовлетворить свое изрядно помятое эго, в лучшем случае, казалось абсолютно безответственным. Кроме того, откуда бы вечно прижимистый по части наличности Кремль мог достать такие деньги?
Вернувшись через несколько дней в Москву, я направился к главе Российского Олимпийского комитета Александру Козловскому. Мы встретились с этим элегантно одетым кремлевским чиновником в штаб-квартире Комитета, размещавшейся в белом кирпичном здании недалеко от огромного стадиона «Лужники», который Лужков обновил на огромные деньги налогоплательщиков. (Компания, занимающаяся пластиковой мебелью, частично принадлежала супруге Лужкова и только что выиграла тендер на замену восьмидесяти тысяч сидений для зрителей.)
Служба безопасности на входе в офис Козловского была особенно жесткой, повсюду была милиция, а сама улица была закрыта для движения. Однако подобные предосторожности отнюдь не были связаны с Олимпийскими играми. Дело в том, что поножовщина и избиения армянских торговцев на рынке, расположенном под открытым небом вблизи здания Комитета, привели к митингу протеста армянской общины в Москве, и милиции не оставалось ничего другого, как оцепить все вокруг.
Когда я наконец пробился через кордон к Козловскому и спросил о финансировании Олимпийских игр, он бросил на меня ледяной взгляд. Он и раньше слышал скептические вопросы на эту тему и просто устал от надоедливых западных журналистов.
– Это бесчестно и унизительно! – раздраженно ответил он на безупречном английском. – Когда другие мировые лидеры дают подобные обещания, им верят на слово, от них не требуют каких-либо гарантий со стороны правительства. Если мировое сообщество заинтересовано в миролюбивой России, – продолжал он, используя тот воинственный тон, который часто позволяла себе Москва, стремясь получить те или иные преимущества в переговорах со Всемирным банком и МВФ, – тогда оно надавит на Международный олимпийский комитет, чтобы отдать нам эти игры.
Конечно, Санкт-Петербургу не предоставили права провести Олимпийские игры. Олимпийское руководство мудро решило, что посткоммунистическая Россия еще не готова проводить подобное дорогое и сложное шоу. К счастью для Козловского, времена в Кремле изменились настолько, что ни он, ни его коллеги не были за этот провал сосланы в Сибирь.
– Это вам не старые времена, – сказал он бесстрастно, когда я позвонил ему по телефону через пару месяцев, чтобы получить комментарий о прошедших событиях. – Нам теперь не нужно объясняться в ЦК КПСС, например, почему и как стало возможным, что какие-то норвежцы победили – отобрали у нас золотую медаль.
Глава четвертая
Преданные реформе
В Москве было сто сорок тысяч милиционеров, и, казалось, каждый был готов вручить мне квитанцию о штрафе за нарушение правил уличного движения. Может быть, у меня была наклейка на бампере с надписью «Горд быть поляком», но я не знал об этом? Неужели мой скепсис относительно русского ренессанса как-то просочился наружу?
Мне потребовалось несколько недель, чтобы понять, что в штрафовании водителей не было ничего личного. В Москве каждый автомобилист подвергался вымоганию денег, это был просто способ пополнения скудного жалованья милиционеров дорожно-патрульной службы. Ошеломляющее количество милиционеров в этой форме (в Нью-Йорке их в четыре раза меньше) являлось наследием бывшего полицейского государства. Присутствие милиции в таких количествах невольно создавало достаточно острое интуитивное понимание состояния реформ в России. В то время как страна уходила от советских времен, ее правительственные структуры оставались поразительно неизменными, с миллионами низкооплачиваемых чиновников, все еще находившихся на службе и в подчинении у сотен министров с сомнительной репутацией.
