Александр Башлачев - Как по лезвию
11 мая 1986 года для передачи «Веселые ребята» на проспекте Калинина ТВ снимало материал с участием А. Башлачева. Передача вышла в эфир в декабре, отснятый в этот день материал в нее не вошел, — по неофициальной информации, благодаря спетому Сашей «Времени колокольчиков». Материал смыт, интервью подготовлено к публикации по сохранившемуся подстрочнику.
С А. Башлачевым беседует А. Кнышее.
К.: Глядя на вас, трудно сказать, что вы тяготеете к западной эстраде, к западной музыке…
Б.: Видите ли, наш учитель Козьма Прутков учил нас — зри в корень. И вот, если зреть в корень, то корень рок-музыки — это корень человеческой души. И мы в свое время не поняли, что запутались в рукавах чужой формы. Я просто хочу сказать, что надо искать корень своей души. Каждый должен поискать корень своей души. Мы живем на русской земле, и мы должны искать корень свой, русский. И он даст ствол, а ствол даст ветви, а к ветвям подойдет музыкант. Он ветвь срежет, из коры сделает дудочку и будет на ней играть, а саму ветвь использует в качестве розги, скажем так, вицы. И вот будет он этой вицей сечь, а люди боятся, когда их секут, им больно. Они понимают, что секут не для того, чтобы сечь, а для того, чтобы высечь. А высечь можно искру из человека, если его сечь.
К.: Вы высекаете?
Б.: А вы как думаете? Давайте, я вам лучше спою.
К.: Давайте.
Б.: Знаете, есть такая пословица: «Простота хуже воровства». Я понимаю эту пословицу так, что, если ты не обрел в себе какой-то корень, то лучше сначала попробовать что-то украсть, попробовать на себя чужую форму. Потому, что твоя простота никому не нужна, ты ничего не скажешь, если ты пуст. А вот уже потом нужно переодеваться. И когда мы переодеваемся, уже нужно видеть, что мы в своей форме, в своих рубахах, в своих… в том, что есть. Своя рубашка ближе к телу.
К.: Как вас принимают?
Б.: Меня принимают? Я не играю в залах, я не играю больших концертов, я играю тем, кто хочет меня слышать. Тот, кто зовет меня к себе домой, например, соберет двадцать, тридцать, может, и пятьдесят человек, я играю, меня принимают хорошо. Понимаете, самое главное, когда человек скажет: «Ты спел, и мне хочется жить», — мне после этого тоже хочется жить. А вот когда человек говорит: «Мне не хочется жить», — я бессилен.
К.: А как вас можно назвать? Раньше были барды. Как вы себя…
Б.: Как я себя величаю? Я — человек поющий. Есть человек поющий, рисующий, есть летающий, есть плавающий. Вот я — поющий, с гитарой.
К.: Человек летающий — он летает для себя.
Б.: И я пою для себя, а как же? Конечно, я пою для себя, это помогает мне жить, делает меня, я расту.
К.: Ну, это делает и нас тоже.
Б.: Конечно, мы живем единым Духом.
К.: Слава Богу, что вы поете такие песни, которые делают нас. А если бы вы пели другие песни?
Б.: Я бы не пел другие песни. Если кто-то поет другие песни, это его вина. Беда скорее, а не вина. А я пою эти песни. А потом, если человек вообще поет песни, пусть они неграмотно сделаны, плохо — он поет, даже если это вредные песни. Есть такие песни. Я считаю, что вредная песня — это песня, которая не помогает жить, которая ноет. То есть, если мне плохо, и ко мне придет кто-то, кому тоже плохо, нам не станет от этого хорошо. Мне не станет хорошо от того, что кому-то плохо. Мне — не станет. Вот. И поэтому нытик разрушает, не создает. Но раз он уже ноет, значит, у него уже болит, значит, он запоет в конце концов. Своей болью запоет он. Когда человек начал петь, это был плач сначала.
К.: Вы когда поете, себя со стороны слышите? Б.: Да.
К.: Любуетесь собой?
Б.: Я же слышу, а не вижу. А любоваться можно глазами. Нет, конечно, не любуюсь я собой. Я собой редко бываю доволен. Ну, сегодня, может быть, больше чем обычно.
К.: Дело критиков — подбирать термины, но вы могли бы согласиться, если бы вас назвали представителем русского народного рока?
Б.: Конечно, ради Бога, ради Бога.
К.: Этот термин вы не считаете ругательным?
Б.: Замечательный термин. Русский народный… А что, рок всегда народный. Рок — это Дух, а Дух — это что такое без народа? Что такое народ без Духа? Это мы уже видели.
К.: Рок не может быть у нас русским народным, так сказать…
Б.: Я же говорю, что мы путались в рукавах чужой формы очень долго. Мы приняли ее, как свою, а ведь это очень близко все, очень близко, потому, что это плач, а плачут во все времена, во всех странах, и с самого раннего детства.
К.: Как вы думаете, послушав такую песню, в чем могли бы Вас упрекнуть люди?
Б.: Они могли бы упрекнуть меня только в том, что они сами не в состоянии спеть такую песню и поэтому не в состоянии оценить ее, полюбить. Люди злятся потому, что не могут объяснить.
К.: Так просто?
Б.: Я думаю, что да. Я думаю, что зло всегда бессильно, а бессилие как раз и злит.
К.: Не раздражит, не разозлит текст?
Б.: Кого конкретно вы имеете в виду?
К.: Я имею в виду Ивана Ивановича Иванова из Свердловска, с улицы Юбилейной.
Б.: Я жил в Свердловске пять лет, мы с Иваном Ивановичем знакомы, я ему пел, и он меня понял. Я хочу, я стараюсь, чтобы все поняли. Понимают не все. Значит, я пою для себя и для тех, кто мне близок. Мы говорим — как ты относишься к кому-то, предполагая, что уже относимся, и вопрос стоит именно «как?».
Если человек далек от меня, у него — свой путь, у меня — свой. У него свои познания. Но, в принципе, мы идем тем же самым путем, к одному и тому же источнику огня. И если мы вместе, то в каком-то одном месте с ним, и мы поймем друг друга.
