Нури Халилов - Долгая дорога домой. Воспоминания крымского татарина об участии в Великой Отечественной войне. 1941–1944
Капитан был красивый, высокого роста. В отличие от нас он в окружении совсем недавно, так как их часть прибыла в Белоруссию уже после начала войны. Он огорошил нас словами о том, что если мы встретимся со своими войсками, то нас осудят как шпионов, дадут 10–15 лет и сошлют в Сибирь. Всех нас считают изменниками Родины, врагами.
На наш вопрос, как они здесь очутились, он рассказал, что их часть сюда прибыла уже после начала войны. Разместились они в болоте, оно всасывало людей. По их словам, почти вся их часть здесь погибла. Мы расстались с ними и пошли дальше.
В окрестностях Жлобина в лесочке стали слышны автоматные очереди, громкие голоса, ругань: «Рус, сдавайся…» Вероятно, там шел бой. У окраины города нам встретился мужчина и посоветовал в город не заходить. Рассказал, что каждого подозрительного избивают и отправляют в лагерь для военнопленных. Показал нам дорогу в село, где пока нет фашистов. Мы так и сделали и к вечеру остановились в Речице. Мы пятеро опять разошлись по домам. Я попал в дом, где мужик был в армии, в доме жила женщина и три ее дочери. Хозяйка накормила меня, напоила и в разговоре дала понять, что дому нужен мужчина: «Без мужика мы беззащитны. Можешь взять старшую дочь Надежду или среднюю Ганну и оставайся у нас». Младшей Ларисе было еще 13 лет. Мне понравилась Ганна. Она была пухленькая, симпатичная, улыбчивая. Недавно она закончила среднюю школу. Вечером в их доме собрались девчонки. Пели, танцевали, пили чай. Мне даже на миг показалось, что нет войны.
Со мною рядом на лавочке сидела Надежда. Она уже закончила пединститут и работала в Калинковичах учителем истории. Высказала свое отношение к фашистскому строю. Я сболтнул, что я тоже учитель истории. До сих пор всем говорил, что я столяр, и порой даже успевал ремонтировать окна, двери, забор, ворота, калитку…
Немцы учителей, особенно историков, подозревали. После сказанного у меня вдруг появилось внутреннее чувство испуга. Надежда проводила меня до хлева, где нам было разрешено спать на соломе. Там мы с ней обнялись, поцеловались и… простились. Если бы я сел рядом с Ганной и не было бы этого разговора, то, может быть, я бы и остался с Ганной.
Переспав на соломе в хлеву, утром следующего дня я опять зашел в этот дом. Меня пригласили на завтрак. Я снова увидел Ганну. К дому подошли все четверо моих спутников. Ганна спросила: «Пошто уходите? Не хотите со мной оставаться?»
Я ответил, что сердце так велит, товарищи меня ждут, надо идти к родным местам. Как я потом жалел!
До Калинковичей мы добрались рано. По дороге собрали торбу картошки из колхозного поля. Это было разрешено. Картошку отдали одной хозяйке, чтобы она сварила ее нам на ужин. Мы почистили эту картошку, а она положила в большой чугунный казан – макитру, посыпала солью и лопатой, почему-то вверх дном положила казан в горячую печь. Через полчаса картошка спеклась своим паром без воды. Она была почти красная и очень вкусная. Хлеб и чай дала сама хозяйка. Покушав, легли спать на соломе в хлеву. Хочу заметить, что белорусы хотя жили сытно, и люди они добрые, но их домашние условия были очень отсталыми. Только ближе к Украине в доме одной учительницы я увидел кровать и белую простыню. В основном я ночевал в домах, где была только одна комната, вместо кровати – бревна, вместо матраса – сено или солома, вместо простыни – тряпье самотканое из льна или конопли. Одеяла тоже самотканые из льна. Оно холодное, грубое и совсем не греет. Стены в домах были из бревен, между которыми был положен мох, чтобы не продувало. Жил там хозяин с семьей, а вместе с ними – собаки, теленок, поросенок. Такая картина была у большинства сельчан. В городах было по-другому. Когда приблизились к Украине и уже в самой Украине я такого не замечал.
Наутро встали, поели, нам дали с собой хлеба, и мы пошли в город Мозырь, который был в 90 километрах от Калинковичей. Дорога ровная, чистый асфальт. По обе стороны – лес, болота, ни одной деревни по сторонам. Деды нас предупредили, чтобы со шляха мы в лес не сходили: «Там такие болота, что сразу утонете». Мы шли быстро, останавливались только покушать и попить воду, которую взяли с собой. Болотная вода – вонючая. 90 километров прошли за один день. По дороге не встретили ни одной автомашины или повозки, ни одного человека. Тихо, спокойно, словно нет войны, воздух чистый. Это было уже в октябре 1941 года, шел пятый месяц войны, а мы все ходим, ходим и своим ничем помочь не можем. Придет же день, и Родина за все это спросит!
Возле Мозыря особых боев не было. Немцы оставили в городе свою комендатуру. Мы обошли его с восточной стороны. Нам посоветовали идти на город Малин. Мы всегда обходили деревни и города, в которых уже стояли фашисты. Малин был несколько в стороне от нашего маршрута, но мы все же пошли. Город оказался почти пустым. Один старик нам рассказал, что перед тем, как фашисты ворвались в город, смельчаки патриоты хотели устроить сюрприз фашистам. Одно подразделение красноармейцев со своим командиром забралось в чердаки домов. Фашисты спокойно вошли в город, стали обживаться, в это время на них и напали. Всех перебили, вывесили красный флаг над городским советом, а потом даже провели большой митинг[95].
На следующий день в город пришел карательный отряд. Началась расправа, убивали без разбору прямо на улицах. Спаслись только те, кто заранее ушел в другие деревни или в лес.
Возможно, мы ошибались, повернув на Малин. Ведь тогда мы совершенно не разбирались в обстановке, ничего не знали о положении на фронте, плохо знали местность, у нас не было карт. В основном мы опирались на советы стариков. Именно они указывали нам следующее направление нашего маршрута.
После Малина нам посоветовали идти на Термокивки, а оттуда на Чернобыль. На восточный берег реки Припять мы перешли по мосту совершенно свободно, так как никакой охраны не было. Шли два дня, в какой-то деревне остановились у одной женщины. Жила она бедно. Соседи сообща накормили нас, уложили спать всех пятерых в одной комнате. Матрасов и одеял не было. Принесли сено и постелили под низ, а сверху накрыли самотканой бязью из льна. На другом конце комнаты, также на сене, легли спать пять женщин. Вечером весь их разговор сводился к тому, что в конце их деревни живут четыре семьи татар. Мол, они едят конину, и это очень плохо, что они плохие люди, страшные. Я в разговор не вмешивался. Если бы узнали, что я татарин, то не знаю, что со мною было бы. Бабы были очень агрессивные.
Мы шли вдоль реки Припять на юг. В это время нас было шестеро. Вдруг из леса послышались автоматные очереди и крики: «Русские, сдавайтесь! Бандиты, сдавайтесь!» Это было совсем близко от нас. Вероятно, то были партизаны. Что делать? На противоположном берегу Припяти виднелись лодки, так как берег был высокий. Домов не было видно и людей тоже. Мы решили, что кто-то один переплывет реку, достанет лодку, приплывет назад и перевезет всех остальных на ту сторону. Оказалось, что никто из моих товарищей плавать не умел. Все говорили мне: «Ты старший, ты и спасай нас, плыви!» Я так и сделал. Разделся до трусов и поплыл. В середине реки был небольшой островок. Быстрое течение уносило меня. Я испугался, но продолжил плыть, течение сняло мои трусы, и они куда-то уплыли. Левую ногу взяла судорга, а через минуты – и левую руку. Тогда я до крови укусил левую руку. Плыть стало немного легче, а сведенную судорогой ногу стал тереть до крови. Сильное течение унесло меня далеко вперед от предполагаемого места, где были лодки. Наконец я выбрался на берег и без трусов – руки и ноги в крови, сам еле живой – пошел к лодкам. Оказалось, что все лодки, а их было штук тридцать, были замкнуты цепями и глубоко забитым колом. Дело – хана! Нашел одну свободную плоскодонку с одним веслом. Стал грести, но через шесть-семь метров лодка стала наполняться водой. Раньше я никогда не управлял лодкой и потому решил вернуться назад на тот же берег. Гляжу на своих товарищей на том берегу, они машут мне руками, ждут от меня помощи. К тому же там осталась моя одежда, обувь, фуражка, в козырьке которой были спрятаны золотые часы.
