Харкурт Альджеранов - Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета
Движения чрезвычайно плавные и ритмически акцентированы резкими наклонами головы и топотом босых ног. Таби – своего рода носки с отдельной частью для большого пальца – имеют такое же значение для японского танцовщика, как балетные туфли для балетного танцовщика; костюмы изменяются в соответствии с темой танца, как и в балете, но таби остаются основной обувью.
В японском танце нет пируэтов, едва ли существует элевация, совершенно нет высоких прыжков (японцы смеялись над нашими прыжками). Едва ли есть необходимость добавлять, что они не танцуют на пальцах и не существует entrechats[40]. Многие движения рук имеют мимическое значение и дополняются с помощью использования бутафории: вееров, шарфов, цветущих веток, копий и другого оружия.
Наиболее важной частью бутафории является сложенный веер, специально созданный по такому образцу, чтобы соответствовать требованиям танца. Открытый, закрытый или полуоткрытый, он может представлять бесчисленные предметы. Длинные рукава кимоно также используются в пантомиме.
Постепенно пришло ощущение танца. Я отказался от своих карнавальных представлений о Японии и постепенно осознал, в чем там дело. Я понял, что веер, в зависимости от того, как вы его держите и какие движения им совершаете, может изображать восходящую луну, падающий дождь или цветение, птицу, открывающуюся скользящую дверь и бесчисленное количество других вещей. Музыка стала обретать свое собственное значение, и постепенно я почувствовал, что угол моих колен, ног и рук становится терпимым, на взгляд японца. Мой учитель и его жена, мадам Фуджима, проявляли удивительное понимание. Часть моих занятий проходила в гримерной Коширо в «Империал-театре», так как во время долго тянувшихся дневных представлений театра Кабуки ему приходилось подолгу ждать. Когда мой урок начинался, на нем еще была обычная одежда, а через час или около того приходил один из костюмеров и понемногу начинал готовить его ко второму выходу. К концу нашего урока он был полностью готов. Мы низко кланялись друг другу, и я уходил, а он отправлялся на сцену.
Мадам Фуджима, его жена, олицетворяла собой саму доброту. Она дала нам кимоно, пояса, веера и все прочее, необходимое для танцев. Однажды она принесла в артистическую уборную маленькие японские пирожки, чтобы угостить нас. Мы привыкли к японской пище, каждый день нас приглашали на званый чай или на прием. Но пирожки мадам Фуджимы ни с чем не шли в сравнение! Нанизанные на маленькие палочки, они были очаровательно расставлены и выглядели чрезвычайно аппетитно. Одна из девушек откусила большой кусок, и я последовал ее примеру. Слишком поздно увидел я выражение ужаса, появившееся на ее лице, но я уже ощутил вкус, который напоминал вкус горелых говяжьих хрящей. Пожалуй, никогда в жизни я не ел ничего столь же ужасного. Как нам избавиться от пирожков? Я мужественно доел свой, так как прошел своего рода школу и умел скрывать чувства, если мне не нравилась еда. Затем девушки заняли мадам Фуджиму разговором, а я, пожертвовав носовым платком, завернул в него остатки пирожков и спрятал в карман, – так нам удалось избежать ужасного «социального преступления».
Эти недели в Токио переполнили нас восторгом. Некоторые из членов труппы постарше чувствовали себя чрезвычайно несчастными – им не нравились общие ванны, им не нравилась пища, и еще много чего им не нравилось. Но пожалуй, никогда я не был более счастливым или более занятым. Помимо моей работы с Мацумото Коширо, мне удавалось сделать многое другое. Я видел, как танцевала гейша, но после искусства Кабуки ее танец казался поверхностным. Я проводил целые часы, торгуясь с лавочниками, покупая дешевые кимоно, сандалии, колокольчики для маминой коллекции и все прочее, ради чего стоило поторговаться.
К несчастью для меня, все узнали, что я немного говорю по-японски, и постоянно использовали меня как переводчика. Японский не казался мне слишком трудным, но сперва я конечно же столкнулся с обычной проблемой – никто не понимал меня. Однажды я спросил служащего отеля по поводу своей рубашки, а он отвел меня в ванну! Я так и не понял почему. Месье Дандре использовал меня в качестве секретаря, поскольку ему всегда приходилось посылать телеграммы, а на почте не могли их прочесть, если я не подписывал их печатными буквами и черными чернилами. К тому же я делал покупки для месье Дандре. Я охотно выполнял эту работу, потому что мне за нее платили, а это давало мне возможность купить больше вещей для дома и брать больше уроков.
Однажды мне представилась возможность испробовать свой японский язык на прелестной девушке по имени Сикова-сан, преуспевающей киноактрисе. Я познакомился с ней на одной из бесчисленных вечеринок с танцами, на которые нас приглашали. Хозяин сказал мне, что девушка спросила, может ли она потанцевать со мной. Я пришел в такой восторг и так усердно старался показать ей, что могу танцевать не только на сцене, но и на вечеринках, что мой японский совершенно покинул меня. Мне хотелось сказать: «Вы танцуете фокстрот очень хорошо», но такое предложение в переводе, казалось, было обречено на провал. Так что мы просто танцевали и улыбались друг другу.
Однажды месье Дандре протянул мне большой конверт, на котором крупными буквами было напечатано: «МИССИС АННЕ ПАВЛОВОЙ И ЕЕ ТРУППЕ». Внутри лежала отпечатанная карточка.
«Дорогие дамы и господа, – гласила она. – Наша танцевальная труппа То-ин-кай просит оказать нам честь и почтить своим присутствием танец на площадке, устраиваемый в вашу честь в Юракузе в два часа дня 29 сентября; по этому случаю члены нашей труппы намерены продемонстрировать различные черты японского танцевального искусства.
С уважением…».
Мадам Фуджи жаждала показать Павловой, как могут исполнять танцы некоторые из ее молодых танцовщиков.
«То-ин-кай, танцевальная труппа под сенью Уистерии». Программа началась, и к нашим воспоминаниям о Японии добавился еще один очаровательный день. В танцах принимали участие тринадцатилетние девочки, актриса, уже ставшая знаменитой, и сама мадам Фуджима. Одна из девочек танцевала весьма изысканно, ее танец повествовал о деве, которая несла продукты в корзинке, а к ней слетались птицы, чтобы растащить их. Мне кажется, что я до сих пор вижу ее взгляд, полный отчаяния, и исполненные гнева движения, когда она пыталась отпугнуть птиц.
Я все еще сохраняю программу того праздника. Она содержала детальное описание – хореограф в Японии называется «дизайнером поз», и я не могу удержаться, чтобы не процитировать описание «Теконы»:
«Эта песня была написана в XVIII столетии. Господин Нишияма положил это на новую музыку Шамизен для мисс Мюраты, которая, в свою очередь, нарисовала позы, следуя своим модернизированным идеям». История происходила следующим образом: в местечке Мада, в округе Катсушика, находится старый колодец, куда приходит девушка, чтобы набрать воды… Вдруг она уносится в своем воображении на несколько веков назад и вспоминает происшествие из жизни девушки ее возраста, которую называли Текона, очень хорошенькая девушка в поношенной одежде. За ней ухаживало много парней, добивавшихся ее любви, слетавшихся, словно мотыльки летней ночью, или рыбачьи лодки, возвращающиеся домой. Она говорила себе: «Мне нравится каждый из них, все они такие благородные и галантные. Я скорее умру, чем влюблюсь в кого-то одного и разочарую всех остальных». И она бросилась в ближайший залив и уснула вечным сном в мирной могиле под водой.
