Ефрем Филофейский - Моя жизнь со Старцем Иосифом
Он разозлился.
— Почему ты мне не говоришь, кто твой Старец?!
В конце концов он сказал мне разгневанно:
— Приходи в такой-то день.
Я ему сделал поклон и убежал. Здорово он на меня разозлился!
Такое со мной случалось постоянно. Но это было именно то, что всем нам и требуется.
* * *
Вскоре после того как мы отделились от зилотов, Старец послал меня и отца Иосифа Младшего записаться в официальный список монахов. Семь часов пути пешком и два-три дня для дела. То есть мы должны были выйти на рассвете и прийти в Карею на закате. Старец нам сказал:
— Смотрите, не разговаривайте друг с другом. Запишетесь в список, в Карее выпишете удостоверения у представителя Лавры — и обратно. Между собой общайтесь только жестами, будьте внимательны. Иначе горе вам.
Мы забросили на спину торбы и отправились. Прошли перевал, увидели внизу Филофей, [37] спустились, прошли Иверский монастырь, [38] Пантократор, [39] затем стали искать каливу, приписавшись к которой я мог бы избежать призыва в армию. После этого поднялись в Карею. После всех спусков и подъемов я еле держался на ногах. Брат меня подбадривал:
— Держись, брат, скоро уже придем.
К вечеру мы успели добраться до Кутлумуша, чтобы там заночевать. Наступило утро, а я словно и не спал, таким был уставшим. Проснувшись, я сказал себе: «Где это я?» Я был мертвым от усталости. Мы пошли в Карею, и я еле переставлял ноги. Там мы оформили бумаги и записались куда надо. Отвечая на вопросы, отец Иосиф говорил нормально, а я, опуская голову, едва шептал. Прошло два-три дня, и мы пустились в обратный путь. По дороге брат говорил:
— Смотри, какая гора! Видишь этот монастырь? Он называется так-то.
Я кивал головой, ничего не говоря, не произнося ни единого слова. Брат был чуть старше меня, и поэтому первенство принадлежало ему.
— Хочешь воды?
Я отвечал кивком головы. Я действительно соблюдал полное молчание. И когда мы возвратились — тут же допрос у Старца.
— Малой, разговаривал?
— Нет.
Он посмотрел мне внимательно в глаза.
— Совсем не разговаривал?
— Совсем. Вашими молитвами.
— Совсем между собой не разговаривали?
— Ну, когда брат говорил, я кивал головой. Вот и все.
Старец так обрадовался, что обнял меня и поцеловал.
— Прекрасно, дорогой мой! У тебя это получилось!
Коль скоро он дал наказ, его надо было исполнить. И точка. Молчание? Молчание. Смерть? Значит, смерть. Не о чем говорить.
Что же касается брата, Старец знал, что тот будет разговаривать. Старец не считал нужным говорить с ним на эту тему. Он был старше и мог разговаривать, ответственность была на нем. Главное — что не было разговора между нами.
Думаете, молчать было легко? Требовалось понуждение себя, усилие над собой. Конечно, были помыслы, один, другой, третий, но слово Старца необходимо было соблюсти. Мы боялись нарушить наказ Старца, чтобы не огорчить Бога, не огорчить самого Старца, не разрушить наше послушание и, как следствие, молитву. Поэтому-то мы и не разговаривали.
* * *
Однажды я все-таки сказал несколько слов вопреки запрету Старца и получил от него нагоняй. Один иеромонах приходил к Старцу открывать помыслы и советоваться с ним. Я видел, что они хорошо знакомы, брал у него благословение, но не разговаривал с ним. Как-то раз он увидел меня на пристани и закричал:
— Отец Иоанн! Отец Иоанн! (Это было мое мирское имя, прошло всего два месяца, как я пришел к Старцу.) Отец Иоанн, я был в Волосе и видел твою мать.
И я пошел на поводу:
— Вы меня простите, отче, но у меня нет матери. Пресвятая Богородица — моя мать.
Вот и все, что я сказал. Вернулся назад, а Старец меня спрашивает:
— Разговаривал с кем-нибудь?
— Разговаривал.
— С кем разговаривал?
— С таким-то отцом.
— Что ты сказал?
— То-то и то-то.
— Ну и ну! Ты это сказал?! Теперь ты увидишь, что я с тобой сделаю!
— Буди благословенно.
Я приготовился к грозе.
— Двести поклонов ты сделаешь сейчас, а остальное мы решим вечером, когда ты придешь на откровение помыслов.
— Буди благословенно. Двести так двести.
Затем я занялся работами вместе со Старцем.
— Сделай то.
— Буди благословенно.
— Сделай это.
— Буди благословенно.
— Наруби дров, бездельник.
— Буди благословенно, уже сделано.
Тут начал старец Арсений заступаться за меня:
— Слушай, Старче, я целый день празднословлю, и ты мне не даешь никакой епитимии. А послушник одно преслушание совершил, два слова сказал — и ты ему дал двести поклонов. Уж очень ты строг. Ты не должен быть таким строгим. Прости уж его. Всего за одно преслушание двести поклонов дитю! Так не годится. Не годится так.
То с одной стороны он к нему заходил, то с другой — и Старец наконец меня простил.
— Ладно, прощу его на первый раз. Но если это повторится, он заплатит и эту епитимию!
Но, по благодати Божией, такого больше не повторялось.
* * *
Наказ Старца хранить молчание меня спас! Наказ — не разговаривать, выйдя с нашего двора, кто бы к тебе ни подошел. Максимум, что дозволялось сказать: «У меня нет благословения». Соблюдая это слово Старца, я оставался в безопасности, сохранил себя.
Когда я подрос и Старец преставился, я стал чаще бывать за пределами нашего скита и понял, какой вред претерпел бы, если бы тогда разговаривал. И я сказал себе: «Спаси Господь твою душу, Старче! Ты меня спас!» Ведь тогда на Святой Горе было мало молодых монахов, поэтому старчики подходили к каждому молодому послушнику и интересовались, кто его Старец, где он монашествует, как его зовут, откуда он, — обычный монашеский разговор.
Если бы я останавливался и, не имея наказа Старца хранить молчание, начинал отвечать, то обязательно, сто процентов, они бы меня отравили. Чем? Тем, что сказали бы: твой Старец в прелести. Сказали бы, что он подвизается неправильно, что он такой и сякой. Они разрушили бы во мне образ моего Старца. И тогда попробуй избавиться от помыслов!
Слухи об этом тогда ходили, но они не достигали моих ушей, потому что я не давал возможности никому говорить такие вещи, ведь я лишь произносил: «У меня нет благословения разговаривать». У них все внутри переворачивалось, но меня это не интересовало. Меня интересовало, чтобы слово Старца было соблюдено.
Как сохранило меня, как покрыло слово Старца! Только один его наказ я исполнил — и однако в этом было мое спасение. Когда, уже взрослому, люди мне говорили о Старце всякое, их картечь отскакивала от меня, потому что я уже хорошо знал, кем являлся Старец. Я уже был подготовлен и знал, что им отвечать. Глядя на них, я лишь печалился об их немощи. Заразить своими микробами они меня уже не могли, у меня был против них иммунитет — польза послушания, и я знал только, что они больны. Запутаться в их сетях мне было невозможно, ибо я уже мог правильно судить обо всем этом и дать им правильный ответ. Я знал, откуда исходит каждое слово. И таким образом эта опасность меня миновала, по благодати Божией и по молитвам Старца.
