Бруно Винцер - Солдат трех армий
Услышав мой вопрос, Густав Эрнст поднес кружку к губам и медленно, задумчиво тянул свое пиво, поглядывая на меня с таким загадочным выражением лица, которое мне трудно было понять. Вероятно, он кое-что знал, Во всяком случае, отвечая мне, он заметно понизил голос и доверительно положил мне руку на плечо:
– Ты ведь читал наши газеты, не так ли? Тогда тебе также известно, что коммунисты подожгли рейхстаг, ясно? Так что не ломай себе больше голову над этим, дружок! Это ни к чему, а разговаривать об этом тоже не рекомендуется, Во всяком случае, с нашей точки зрения, пожар рейхстага произошел в подходящий момент и мы могли наконец расправиться с коммуной.
Тут же он быстро заказал две кружки пива и две стопки водки. И вслед за этим еще две стопки.
Об ужине у моей матери не могло быть и речи. Мы внезапно ощутили потребность как следует нагрузиться. У каждого из нас была, очевидно, своя причина. Но в одном мы были согласны: мы действительно радовались, что снова вместе после столь долгой разлуки.
Расставаясь, Густав крикнул мне:
– Кстати, приходи как-нибудь к Карлу. Он хочет с тобой о чем-то поговорить. Группа СА-Берлин, Гедемапштрассе. Видимо, что-то важное, Так что будь здоров! Кланяйся дома! Хайль Гитлер!
Через два дня я поехал на Гедеманштрассе, в военной форме и, разумеется, при сабле.
Перед зданием стояли два штурмовика, ремни от каски затянуты у подбородка. Они устроили такой спектакль, как если бы я желал проникнуть к самому господу богу. Но когда я им сообщил, что самолично договорился с группенфюрером по телефону о встрече, они проявили чрезвычайное усердие. Они вызвали вестового, который – все же после долгих расспросов и разговоров – в конце концов быстро провел меня наверх. Там повторился с самого начала тот же спектакль. Я должен был пробиться через два или три караульных помещения, пока я добрался до адъютанта. Этот наконец был в курсе дела. Однако я должен был еще подождать, потому что у Карла Эрнста как раз был посетитель. Прибыл Петер фон Хейдебрек, фюрер штурмовых отрядов в Померании. Я уже раньше слыхал, что он принадлежал к добровольческому корпусу и штурмовал Аннаберг.
Таким образом, у меня было достаточно свободного времени, чтобы приглядеться к обстановке в высшей инстанции берлинских штурмовых отрядов. Тот, кто носил на мундире какие-либо звездочки, считал, что должен разговаривать особенно крикливо, чтобы доказать, что он кое-что значит. Тот, кто не имел звездочек, держался не менее шумно; входя и уходя, он щелкал каблуками и орал "хайль Гитлер! ". И каждый – при звездочках или без оных – громко хлопал дверью. Это, видимо, должно было свидетельствовать о воинственности. У нас в штабе полка обстановка тоже не напоминала девичий пансион или монастырскую школу, но все же здешний цирк производил буквально отталкивающее впечатление – во всяком случае, на солдата. Эти желтые мундиры, и околыши фуражек, весь этот парад напоминал оперетту. Мне это не слишком понравилось.
Тем временем из комнаты Карла Эрнста вышло несколько командиров штурмовых отрядов. Один из них, длинный как жердь и однорукий, был, очевидно, Хейдебрек. Лицо у него было чрезвычайно желтое, с явными следами того, что он потребляет в день не меньше литра коньяку. Он славился как пьяница, а его померанские штурмовые отряды отличались штетинскими попойками, во время которых они имели обыкновение стрелять из револьверов в зеркала и люстры. Они производили «чистку». Видимо, и на совещании у Карла Эрнста фюреры снова выпили: они разговаривали шумно, перебивали друг друга.
Теперь примчались ординарцы и принесли портупеи. Один из них помог Хейдебреку закрепить ремни, и тот в знак благодарности дал ему пинок в зад. Ничего подобного в рейхсвере я не видел.
Когда я вошел в комнату Карла Эрнста, бокалы из-под коньяка еще стояли на столе. Он приказал подать еще один и поднес его мне. После обычных вопросов: "Как поживаете? " и "Нравится ли вам служба в рейхсвере? " и после еще нескольких бокалов коньяку он выложил свое дело:
– Не перейдете ли к нам?
– Как я должен это понимать, господин Эрнст?
Видимо, он пропустил мимо ушей мою «фамильярность», ибо знал меня с прежних времен. Полагалось именовать его группенфюрером. Он взглянул на меня дружелюбно и высказался более определенно:
– Мне нужен военный инструктор для охранного отряда моего штаба. Густав мне рассказал, что вы уже исполняете обязанности унтер-офицера и обучены обращению с тяжелыми пулеметами. Как раз это мне и нужно. Привлекает это вас?
– Но ведь я имею обязательства перед рейхсвером, и если дело пойдет, как до сих пор, то, вероятно, меня ждет офицерская карьера.
– Я знаю об этом. Но зачем вам нужна эта контора? Мы предлагаем вам больший оклад, чем вы получаете, по крайней мере такие же условия снабжения и гораздо лучшие перспективы для продвижения. Вы можете у меня начать службу в качестве группенфюрера для особых поручений. С вашим служебным начальством мы урегулируем вопрос.
Меньше всего я ожидал, что мне будет сделано такое предложение, и это, соответственно, отразилось на моем лице. Очевидно, Карл Эрнст решил, что я согласен, и неверно истолковал мое изумление. Он продолжал:
– Вы удивлены, не так ли? Между нами, мой дорогой, в вашей конторе неблагополучно по вине канцелярских крыс, этих дурацких генералов, живущих вчерашним днем. Вам абсолютно незачем сокрушаться по поводу расставания с рейхсвером, там еще многое изменится.
Я взглянул на него вопросительно.
– Рейхсвер окостенел, офицерский корпус устарел. Туда надо влить свежую кровь и хорошенько проветрить. Никак не угадаете, что вскоре произойдет. Рейхсвер станет национал-социалистской народной армией; унтер-офицеры, рядовые и некоторые молодые офицеры за нас. Вы ведь знаете, кто такой Эрнст Рем, начальник штаба штурмовых отрядов? Это человек, знающий дело, он реорганизует рейхсвер.
Это было сказано с достаточной откровенностью, и, вероятно, Карл Эрнст понял, что зашел несколько далеко. Наполнив снова бокалы коньяком, он сказал:
– Вы можете спокойно обдумать мое предложение и позвонить мне. Не возражаю, чтобы поговорили с моим братом, но только относительно службы в штабной охране! Что касается всего другого, то можете не беспокоиться. Перейдете вы к нам или нет, но мы еще увидимся. И тогда, быть может, вы пожалеете о том, что сейчас отказались. Между нами говоря, не распространяйтесь об этом: мы далеко еще не у цели, революция только начинается. Ваше здоровье, дорогой!
Мне незачем было долго размышлять. Не могло быть и речи о том, чтобы я принял это предложение. Не по политическим соображениям. Нет, я считал, что полученное приглашение делает мне честь. Но я был солдат рейхсвера, и никаких сделок по этому поводу быть не могло. Я полагал, что совершил бы акт измены, если бы принял сделанное мне предложение: кроме того, мнимоармейский стиль штурмовиков был мне не по душе.
