Владимир Переверзин - Заложник. История менеджера ЮКОСа
Купе заполняется традиционными разговорами: кто, откуда, за что сидит, какой срок. Я слышу разные истории, нахожу с попутчиками общих знакомых, с которыми сидел сам. В вагон мы сели около девяти вечера. Поезд тронется утром, в семь. Конвойный уступает настойчивым требованиям заключенных и нарушает инструкцию – немного приоткрывает окно. Вдалеке я вижу перрон, людей, ожидающих электричку, дачников с саженцами в руках. «Старшой, – кто-то орет в соседнем купе. – Отведи в туалет, умираю!»
«Не положено по инструкции, – отвечает прапорщик. – Вот поедем, и сходишь».
«Взять бы этого гада, который писал инструкцию, и сюда», – зло думаю я, а потом еще раз добрым словом вспоминаю своего наставника-консультанта. Я сутки ничего не ел и почти не пил. Не могу сказать, что мне было хорошо и комфортно, но по крайней мере мне никуда не хотелось. Излишки жидкости выходили обильным потом, и я в основном молча сидел, больше слушал и терпел. Из восемнадцати человек не курил я один.
* * *Наш вагон передвигается очень медленно, делает многочисленные остановки. Он идет своим маршрутом, его прицепляют то к одному поезду, то к другому. Мы едем во Владимир, дорога до которого занимает без малого сутки. Я весь липкий от пота, насквозь пропитался сигаретным дымом, одурел от смрада и пустых разговоров, у меня все затекло от многочасового сидения в одном положении. Это настоящая пытка, которую я буду с ужасом вспоминать. В купе знакомлюсь с Андреем К., осужденным за бандитизм и убийства на девятнадцать лет. Я сидел с его подельником Димой. Они оба – мастера спорта по боксу, работали в ЧОПе у одного бизнесмена и решали вопросы. Признав вину и дав показания на своего руководителя, они получили минимальные для их положения сроки.
Мы приближаемся к городу Владимиру. Когда-то, еще до ЮКОСа, я работал в одной организации, имеющей филиал в этом городе. Директор филиала приглашал меня в гости, а я все не ехал и не ехал. «Ну вот я и приехал», – горестно думаю я.
Приехали. Наш вагон отцепляют от поезда и загоняют на дальний перрон.
Конвойный громким голосом инструктирует зэков: «Выходим по одному, передвигаться по команде, на корточках, голову не поднимать, смотреть только вниз, стреляем без предупреждения». Все серьезно. Автоматы настоящие, патроны боевые, предохранители спущены. Под лай собак я выпрыгиваю с сумками из поезда и сажусь на корточки. Нам предстоит преодолеть метров пятьсот по железнодорожным путям, прежде чем мы доберемся до автозака. Боковым зрением я вижу вдалеке людей, беззаботно снующих по перрону.
«По команде пошли, начинаем движение», – орет конвоир. Я с трудом тащу свою ношу и проклинаю себя за то, что набрал так много продуктов.
Бах! Мне кажется, что мое сердце вот-вот остановится. Это, не выдержав нагрузки, со звуком выстрела лопается ремень на спортивной сумке. Она падает у меня с плеча и остается позади. Я продолжаю движение. «Хрен с ней, с этой сумкой. Живым бы остаться!» – судорожно думаю я.
«На месте! – командует надзиратель. – Вернитесь, возьмите сумку». До меня не сразу доходит, что он обращается ко мне.
«Помогите ему», – говорит он другому зэку, в руках которого небольшая сумочка.
Мы хватаем вещи и идем к автозаку.
Я с трудом, весь в поту, добираюсь до автозака, где благодарю спасителя, тащившего мою сумку. «Надо срочно избавляться от вещей! – осеняет меня. – Второй раз мне такого не пережить. Умру от разрыва сердца!»
Мой спаситель Валера окажется отъявленным рецидивистом. К тридцати пяти годам это его девятая судимость… Он сидел много раз, но помалу. Он крадун – вор-карманник и наркоман, страдающий эпилепсией. Пройдоха, каких поискать. Мы попадем с ним в одну зону. За сумку мне придется благодарить его еще много-много раз, пока не лопнет мое терпение, и я не пошлю его куда подальше…
Автозак привозит нас во Владимирскую пересыльную тюрьму № 1 – «Копейку», как ее называют зэки. Старинное кирпичное здание с красивыми массивными сводами, построенное сто восемьдесят лет назад, за годы своего существования впитало в себя все людские пороки, а также боль, горечь и страдания. Я чувствую зловещее дыхание тюрьмы. Нас заводят в подвал, на сборку – в камеру, где есть несколько скамеек, параша и грязный умывальник. Пахнет плесенью и сыростью. Обессиленные, мы рассаживаемся и ждем дальнейших событий. Воспользовавшись паузой, я приступаю к облегчению своих сумок. Достаю бутылку воды и пачку печенья, которую делю со своими товарищами по несчастью.
«Первая, первая, ответь мне», – вдруг слышу голос… из унитаза. Трясу головой, не в силах понять, не сошел ли я с ума. Дальняк, как его называют в тюрьме, служит отличным средством связи. Хитроумные зэки умудряются прокладывать дороги, протягивая сплетенные из ниток канатики, и по канализации передавать из камеры в камеру тюремную почту.
Потом опять шмон. Третий за последние сутки. Перетрясли все, перемешав содержимое сумок. Нас по одному обыскивают и переводят в другую сборку. Вскоре все прибывшие опять собираются в одной камере. Мы готовы к дальнейшим действиям. Они не заставляют себя долго ждать. Нам выдают казенные матрасы, белье и всех разом какими-то хитрыми коридорами куда-то ведут. По пути, в коридоре, нам встречаются надзиратели с огромной овчаркой, которая, как мне показалось, посмотрела на меня добрыми глазами и подмигнула. Мы поднимаемся на третий этаж и подходим к камере № 39. Открывается дверь, мы дружно заходим в камеру, и я вижу подзабытую, но знакомую мне чудовищную картину. Переполненное помещение, дым, смрад, развешанное белье. Пол устлан асфальтом, на котором валяются бесчисленные бычки. Справа от входа убогая занавесочка из грязной простыни, условно отделяющая дальняк от камеры. Перед занавеской томится несколько зэков, ожидающих своей очереди. Рядом, буквально у них под ногами, на матрасе на грязном полу спит человек. «Угловой», – понимаю я. Или как их еще называют – обиженный, опущенный. Это целая каста заключенных, подразделяемая на свои подкасты, обреченная выполнять самые непрестижные работы. Убирать туалеты, например. С такими нельзя здороваться за руку, есть из одной посуды, сидеть за одним столом, словно они зачумленные. Эти правила соблюдаются зэками беспрекословно, ибо нет хуже наказания для арестанта, чем войти в число обиженных. Недаром тюремное сообщество само жестко наказывает арестантов за определенные преступления, загоняя их в угол. Такая участь ожидает почти всех педофилов, которые попадают в места лишения свободы.
В глаза бросается высоченный, метров под пять, потолок камеры, пестрящий железными латками. Так администрация заваривает отверстия в потолке – кабуры, ведущие в камеры, расположенные наверху.
Сразу вижу, где расположились блатные. Угол, где на полу лежит ковер, сделанный из старого одеяла, выгорожен простынями. Раздетые люди, разукрашенные наколками, увлеченно играют в карты.
Мы проходим и садимся за стол, знакомимся со смотрящим камеры. Заваривается чифирь. Составляется дорожная, или прогон, где подробно указываются фамилии вновь прибывших, номера статей, в каких СИЗО сидели. Прогон обойдет все камеры тюрьмы, и если у кого-то к тебе есть претензии, то с тебя могут спросить – оштрафовать, избить, выкинуть из камеры…
К чифирю я достаю из баула шоколад, сигареты и щедро угощаю новых сокамерников. В коробку для общего, стоящую на столе, я кладу блок «Мальборо». Мужики, давно не курившие сигарет с фильтром, подтягиваются к столу и быстро их разбирают. Я доволен тем, что мне удалось избавиться от ненужных мне сигарет и облегчить свои баулы. Мужики радуются каждой выкуренной сигарете. Несмотря на чудовищное количество выпитого чифиря, меня накрывает усталость, и я чувствую, что засыпаю. Смотрящий выделяет мне персональную шконку, где я могу отдыхать сколько душе угодно. Добравшись до нее и едва закрыв глаза, я проваливаюсь в сон. Мне не мешает ни звук телевизора, ни разговоры сокамерников.
Сон был крепок и приятен. Просыпаюсь я от щекотки. Я ощущаю, что кто-то щекочет мое лицо. В памяти всплывают многочисленные события последних дней, я вспоминаю, где нахожусь. По моему лицу ползет таракан, и я окончательно просыпаюсь. Чувствую, что хочу есть. Встаю, умываюсь, кипячу воду и завариваю себе геркулесовую кашу. Ко мне возвращается разум, силы и хорошее настроение. Появляется Валера, который всегда оказывался рядом, когда я доставал что-нибудь из баула. Я угощаю его кашей и конфетами, даю сигарет. Довольный, он на некоторое время удаляется. Среди перемешанных и перепутанных во время шмона вещей я тщетно пытаюсь найти пакет с зеленым чаем, который хочу разделить с интеллигентного вида москвичом Мишей. Он, видя мои безрезультатные попытки, говорит мне, улыбаясь: «Ничего, не расстраивайся! Найдешь во время следующего шмона!»
Я начинаю осваиваться и обживаться. Узнаю, что из этой камеры дважды в неделю развозят по зонам. По понедельникам отправляют в Вязники, по средам – в Мелехово. Зэки знают все. Строгий режим в Вязниках помягче, чем в Мелехово, где зэкам приходится несладко. Из числа приближенных к смотрящему у меня появляется доброжелатель, Заяц. Он из Владимира и заботливо предлагает мне решить проблему и поспособствовать моему распределению на зону в Вязники. Для чего мне всего лишь надо заплатить пять тысяч долларов его знакомому из УФСИН Владимирской области. Мне понятно, что это развод, и я говорю ему, что мне абсолютно все равно, куда ехать. Я вижу в его руках мобильный телефон и не могу удержаться, чтобы не попросить его дать мне позвонить.
