Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
Начав разговор об Адлере и обстоятельствах гибели брата, Бестужев под этим предлогом попросил Сандро выйти из шатра. Муравьев, о чем-то догадавшись, кивком головы разрешил им удалиться. Отойдя в сторонку, Бестужев сказал, что один из гостей, кажется, понимает по-русски.
— Нам это известно, Сычевский предупредил, — ответил Сандро, — Епифан Иванович не так прост, каким кажется. Здесь его принимают за бурятского торговца, который, живя в Кяхте, изучил китайский…
— А на самом деле?
— Нет, он не шпион, — засмеялся Сандро. — Окончил восточный факультет Петербургского университета, в совершенстве знает китайский, маньчжурский, монгольский, владеет английским, французским, немецким. Десять лет служил в Пекине, в русской духовной миссии, которая фактически играла роль посольства России, перевел множество древнекитайских и маньчжурских трудов, написал историческое исследование о китайских границах, истинных и мнимых. В свете его данных, взятых из древних рукописей, территориальные притязания богдыхана выглядят любопытно: Сычевский задает вопрос, от кого же китайцы отгораживались своей знаменитой стеной, не это ли их древняя граница?
— Прекрасно! — восхитился Бестужев. — А сидит, как забитый улусник,[17] который ничего, кроме как пасти скот, не умеет.
— О! Это высококультурный человек. Кстати, обязательно поговорите с ним, много ценного узнаете.
— И давно он раскусил «почтаря»?
— В первую же встречу. Ни один взгляд и жест не ускользнул от него. Будучи в Айгуне, он узнал, что «почтарь» совсем недавно приехал из Пекина и официально шпионит не только за нами, но и за китайскими чиновниками и даже за правителями Айгуна.
— Но почему Николай Николаевич так говорит при нем?
— Подыгрывает специально, чтобы тот не догадался, что мы его раскусили. Поначалу Николай Николаевич рассердился на китайцев за такие фокусы, но Сычевский сказал ему, что подобный шпионаж бытует при дворе богдыхана многие века и придавать этому особое значение, обижаться бессмысленно…
Когда Бестужев и Сандро вернулись в шатер, Муравьев спросил:
— Ну как, выяснили отношения? Я уж забеспокоился, не дошло бы до дуэли.
Все рассмеялись шутке. «Почтарь» смеялся особенно весело. Вскоре после этого Муравьев предоставил слово Бестужеву.
— Дорогие друзья! Высокочтимые гости! Я чрезвычайно рад оказаться в столь почтенном обществе. Под одним шатром — сыны разных народов — русских, китайцев, грузин, бурят. Перефразируя Пушкина, — от пламенной Колхиды до стен недвижного Китая… Символично и то, что мы находимся в том историческом месте, где в одна тысяча шестьсот сорок четвертом году впервые вышел на Амур русский первопроходец Василий Поярков, положив начало освоению этих мест. Мне было приятно узнать, что амбань решил помочь нам опытными лоцманами. Прошу передать ему, что при прохождении Айгуна мы попросим его принять от нас скромные подарки для него лично и для присутствующих здесь его посланных. Позвольте мне провозгласить тост за дружбу народов России и Китая…
Прием закончился далеко за полночь. Придя в дом, выделенный для гостей, Юй Цзечин выпил две фарфоровые чашки с теплой водой и рвотным порошком. С душераздирающим ревом он освободил желудок от еды и обильного спиртного, умылся холодной водой и, взяв лист плотной рисовой бумаги, кисть, тушь, начал быстро набрасывать иероглифы.
«Верховному главнокомандующему
всех войск Маньчжурии,
Князю VI степени, господину Ишаню.
Высокочтимый и достопочтенный князь!
Во время встречи с генерал-губернатором Муравьевым присутствовал некий Бес-ту-шин, который возглавляет нынешний сплав по Черной реке и которого выдают за адмирала. Однако мой простейший вопрос, почему он не носит форму, вызвал среди русских замешательство. Они долго спорили, чем объяснить это, и тут их глупый переводчик проговорился и назвал господина Бес-ту-шина декадристом. Из-за шума мне показалось, что переводчик сказал: „декабрист“, но если положить в основу слова название месяца, то получится нелепица, вроде январист, февралист и т. д. Ни того, ни другого слова в словаре нет. Приставка „де“ означает отрицание, например, демобилизация, дезинформация. По всей вероятности, Бес-ту-шин — кадровый моряк, по каким-то причинам сосланный в Сибирь. По внешнему виду и манерам он производит впечатление благородного человека. Генерал-губернатор Муравьев почему-то назвал его секретным, но искренне превозносил заслуги этой известной в России фамилии.
Однако осмелюсь доложить Вам, что намерения русских по отношению к нам вроде бы самые доброжелательные. По одной из реплик Муравьева я заметил его неприязнь к адмиралу Пу-тя-тин, который учился с господином Бес-ту-шином.
К счастью, никто не догадывается о том, что я в совершенстве владею этим нелепым по звучанию и чрезвычайно трудным по смыслу языком. Надеюсь, мои старания и бдительность будут по достоинству оценены Вами, высокочтимый и достопочтенный князь.
К сему — до последнего ногтя преданный Вам Юй Цзечин.
Устье Зеи, июля 16 дня полной луны,
1857 года — года железной змеи».
ТОРГОВЦЫ
Утро следующего дня выдалось туманным, сумрачным, и смутное предчувствие чего-то дурного не покидало Бестужева, беспокоила задержка отставших барж. Наконец сверху показалась лодка под черным парусом, в ней Чурин в пунцовой рубахе. Лодка мчалась по течению быстро, неотвратимо, как недобрая весть. Увидев хмурое лицо Чурина, Бестужев спросил, что случилось.
— Неприятности, — выдохнул Иван, — кормщик, которого высекли, сбежал с одним рабочим, а главное… Митрофан утонул.
— Как?! Да не томи же душу — говори скорее!
— Шишлов подначивал всех, слушайте, мол, нового начальника: он еще в тот вечер с адмиралом спелся. Митрофан не знал этого, но чувствовал неприязнь, сам не свой ходил, Утром поехали с ним на крайнюю баржу, я поднялся наверх, а он полез да оступился, упал за борт, лодка перевернулась — уключина в голову, он даже не всплыл. Я приказал Пьянкову снова взять командование и велел к полудню быть здесь.
— Ну как чуял! Места себе не находил, — Бестужев смотрел на бурные воды Амура, словно пытаясь увидеть там утопленника. Зайдя к себе в каюту, он достал бумагу, перо и начал писать.
«Устье Зеи, 16 июля 1857 г.
Мои милые, мои добрые сестры, моя добрая Мери!
Это письмо, может быть, будет последнее из этой страны света, почем знать, может, последнее на этом свете… Не ждите от меня описаний красот природы, у меня недостает ни времени, ни спокойствия духа для этого. У меня одно на уме: вперед и вперед! А на каждом шагу препятствия, с которыми должен бороться. Николай Николаевич, живущий здесь чуть не полтора месяца, находится в постоянном раздражительном настроении. Пароход „Лена“ сидит на мели у Албазина, а „Амур“, видимо, возле Уссури.
