Коллектив авторов - Андрей Первозванный – апостол для Запада и Востока
Благодаря средствам обмена информацией земля до самых краев лежит у нас на ладони, как говорит английская пословица: «мир становится нашей устрицей» («the world is your oyster»), которую мы можем раскусывать где угодно. Однако та же информация, т. е. отражение человека в слове и образе, его разветвленная на миллионы потоков весть о самом себе, может раскусывать, поглощать или распластывать нас, делать нас своим экраном, объектом, энергоносителем. Мы, я думаю, присутствуем лишь при первых родовых схватках, возвещающих о рождении мира, который оказывается как бы в полном владении человека. И в нем, сем «прекрасном новом мире», на наших глазах словно разрежается, улетучивается куда-то сам воздух, которым дышит христианство. Те слова, которые были полны смысла для нас эти двадцать веков и по которым мы продолжаем понимать и опознавать друг друга: суд, покаяние, прощение, милость, надежда, спасение, молитва, страх Божий, предстояние перед Господом – как-то незаметно ссыхаются, теряют свое душевное наполнение и потихоньку переходят в разряд почтенных, забытых, забавных, почти никому не нужных музейных экспонатов. Что станет со всеми апостольскими уделами и нашими историческими церквами в этом разреженном воздухе нового тысячелетия? В отличие от многих моих собратьев, я с трудом верю, что будущей истории нам больше нечего предложить, кроме скорого кроваво-огненного конца. И если сейчас мы живем во времена кризиса христианства, во времена надвигающейся и во многом уже совершившейся апостасии, пик которой еще далеко не достигнут, то за ним «имеющим уши» может послышаться новое возвращение Благой вести, которая будет звучать не только на языке давно ушедшего, но и в рождающемся на наших глазах мире будет понятна, будет восприниматься так, как она воспринималась два тысячелетия назад: как радостная весть о спасении во Христе-Мессии Царства. Благая весть непременно найдет себя и в этом, как будто столь далеком от христианства существовании, сумеет обрести в нем почву под ногами, пройти по земле его «до крайних пределов», не в пространственном смысле, ибо для слова пространства больше нет, но в антропологическом – сумеет дойти до новых «крайних пределов» человека.
Каким должна стать Церковь Христова, чтобы пройти этот путь, который ей предстоит? Что останется в ней, а что может измениться? Что из ее наследия отмечено нестираемой апостольской печатью? Задавая эти вопросы, вновь мысленно обращаюсь к Андрею Первозванному.
Евангелие от Андрея
Образ Андрея в четырех канонических Евангелиях выписан немногими, казалось бы, случайными штрихами. Но в Священном Писании случайного не бывает. Штрихи эти точные и тонкие, столь тонкие, что они кажутся почти теряющимися, если вглядеться в них внимательней, создают своего рода икону апостола, как бы изображение на фреске еще только строящегося храма.
То немногое, что сказано об апостоле Андрее, помогает нам не только восстановить его образ, но и как бы прочитать заново Благую весть только по тем немногим знакам, которые отмечают его присутствие. Всюду Андрей появляется лишь как посредник, как вестник. Он приводит брата своего Симона, которому надлежит стать князем апостолов, говорит Иисусу об эллинах, которые хотят Его видеть, доносит до Него слова о рыбах и хлебе, которые накормят пятитысячную толпу, и всё это происходит накануне распятия и прославления Иисуса. За этими жестами и знаками угадывается «иносказание»: «ловец человеков» делает их учениками Спасителя, хлеб земной становится хлебом небесным, посредничество между Иисусом и новыми и новыми «эллинами» становится вселенской миссией – «идите, научите все народы»: «Слово стало плотию» и «Христос Воскрес!» При этом самого апостола мы почти видим за этой вестью, он – как образ на витраже, через который проникает нездешний свет. Подобно первому своему учителю Иоанну Предтече, он мог бы сказать о себе: «Тебе расти, а мне умаляться».
Иоанн возвещал о суде и о Царстве, но и суд, и Царство приближаются потаенно, они скрыты в нашей земной текущей истории. Суд или кризис может коснуться всего, даже и того, что считаем для себя священным, неотделимым от буквы и духа нашей веры. И всё же, думая о судьбе ее в третьем тысячелетии, я люблю вспоминать слова Тейаря де Шардена: за каждым кризисом Христос возвращается обновленным, но и Тем же, Кем был всегда. И после каждого кризиса, во всякую эпоху до скончания веков, будут приходить люди с ликующей вестью, в которой слово, служение, апостольство Андрея будет неожиданно обновляться, как обновляется икона: «Мы нашли Мессию, что значит Христос».
II. Личность апостола Андрея в церковной истории и преданиях разных стран
Андреа Милано. Андрей, один из Двенадцати, первозванный в Новом Завете
Введение. О методах современной новозаветной экзегезы
Любое исследование об апостоле Андрее не может не корениться в текстах Нового Завета, но и любое исследование Нового Завета не может успешно продвигаться без более или менее глубокого знания современного состояния науки в этой области.
В эпоху Просвещения возникла и утвердилась критика, которая подвергла Священное Писание христиан исследованию «рациональных» позиций. Достигнутая человеком «зрелость» и кантовский девиз sapere aude (имей мужество знать) отчетливо выражают безграничное дерзновение, побудившее некоторые европейские интеллектуальные «элиты» начать беспощадную борьбу со всяким подлинным или предполагаемым фанатизмом. Так, неоднократно предпринимались попытки исследовать документы прошлого, и в первую очередь религиозные, предвзято предполагая, что основная их часть содержит нелепые верования и что в целом они отличаются инфантильностью. Поэтому их подвергли строгому и неумолимому «суду разума». Это привело к устранению из культуры всего казавшегося сверхъестественным или чудесным, откровением или догматом. Начиная со Спинозы и Реймаруса, мыслители всё чаще и острее ставили под вопрос авторитет Библии и всё более решительно его разрушали, так что оставили за собой груду развалин, но одновременно – это нужно откровенно признать – и большие позитивные результаты.
С появления «Иисуса Просвещения», а затем «либерального Иисуса» складывается и совершенствуется историко-критический метод. В конце XIX и в первые десятилетия XX веков. сформировалось пространство для «эсхатологического», или «апокалиптического Иисуса». После Первой мировой войны поиски «либерального Иисуса» закончились провалом, и на смену им пришли «неоортодоксия» Карла Барта, с одной стороны, и «демифологизация»
