Анатолий Отян - Всё Что Есть Испытаем На Свете
Дело в том, что под кучевыми облаками образуются мощные восходящие потоки. Под ними часами кружат аисты, орлы и планеристы.
Они могут быть такой силы, что не дают парашютисту снижаться, пока он не выйдет из под облака. В Запорожье, когда мы тренировались к чемпионату Союза, харьковчанин Валя Плохой был подсосан под облако, что стал набирать высоту, и скрылся в нём. Потом он из него вышел и сумел приземлиться на аэродроме. А бывали вещи и посерьёзнее, когда спортсменов уносило на жилые кварталы. Так, в Днепропетровске, ещё до войны, погибла на показательных прыжках спортсменка, которую занесло на дома. Её похоронили с почестями в центре города, сделали памятную гранитную плиту.
Несмотря, что я не попал вкруг, я в этом упражнении занял одиннадцатое место. А в финал входило 10 лучших спортсменов .набравших наибольшее количество очков. В те годы прыгали в каждом упражнении только по одному прыжку, потом был финал, который устанавливал чемпиона в каждом упражнении.
Прошу меня понять правильно, что я не ссылаюсь в своих неудачах на внешние обстоятельства. В спорте побеждает сильнейший. Спортсмен, тренер, команда должны учитывать все обстоятельства. И ссылки, которыми богаты СМИ на развязавшийся шнурок, разбитую лыжню, усилившийся ветер, несостоятельны. Конечно, когда специально подстраивают спортсмену форс-мажорные обстоятельства, то можно ещё на это сделать скидку. Но великие спортсмены и это преодолевают.
Соревнования закончились. Победу одержала команда Киева, в личном зачёте победили Мазничекнко и Митин. На втором месте у мужчин стал
Вадим Тихоненко. О Вадиме я ещё много расскажу, так как Вадим один из столпов украинского парашютизма на протяжении второй половины прошлого столетия. Результаты нашей команды были более чем скромные.
Мои результаты в свободном падении были хорошими, и если бы не нулевые результаты в точности, то я бы был ближе к началу таблицы итоговых результатов. Я и этими результатами удовлетворился. Надо сказать о том, что несмотря на то, что я всегда хотел показывать высокие результаты на соревнованиях, я не очень огорчался, если это не получалось. Для меня прыжки с парашютом являлись удовлетворением моих желаний и даже потребностей, а результат соревнований, как производная от этого. Правда от них зависело, как и сколько я буду прыгать дальше, и больше того, сколько я буду получать денег за это.
(В ВДВ за прыжки платили и очень неплохо. Моя семья после моей службы в армии не бедствовала материально)
Главным результатом соревнований стал опыт, который я впитывал в себя.
Я приехал домой и сразу стал собираться в дорогу. После окончания техникума меня распределили по моему желанию в узбекский город
Алмалык, и первого августа я должен быть там. В Алмалык было двадцать мест, и я со средним баллом успеваимости 4,5 был на 20 месте. Многие стремились туда из-за высокой зарплаты, которую там обещали – 1452 рубля в месяц для должности мастера на стройке, превышающая аналогичную зарплату кировоградских мастеров в два с половиной раза. Много направлений было в казахские города Джесказган и Темир-Тау, куда поехали работать наши друзья.
На вокзал, который уже построили в Кировограде, меня провожали мама и Валя. У Вали уже рос живот и скоро ей надо будет рожать.
Интересно устроена наша, а может, только моя память. Когда бы я не вспоминал этот день, вижу нас троих, только подходящими к концу улицы Пушкина. Маму грустно улыбающуюся нашим с Валей шуткам и Валю с выпяченным вперёд животом, и безудержно смеющуюся.
Ехали мы туда компанией из четырёх человек: Роза Вольвовская,
Володя Золотарёв, Николай Коздоба и я. Ехали через Харьков и Москву.
В Харькове на новом вокзале, построенном в украинско-сталинском стиле, и казавшимся нам тогда красивым, проблем с компостированием билетов почти не было, и мы поехали в Москву.
В Москву мы прибыли рано утром на Курский вокзал. Мы вышли на привокзальную площадь, к нам подошёл таксист и предложил свои услуги отвезти нас на Казанский вокзал. Когда мы сели в его машину, а это был ЗИМ, который мы видели впервые, водитель предложил нам заплатить по пятнадцать рублей, и он покажет нам всю Москву. Это было для нас недорого, и мы согласились. Он провёз нас через Красную площадь, по которой тогда ездил транспорт, и повёз на Ленинские горы, где, как пелось в песне тех лет "хорошо рассвет встречать вдвоём". Уже был построен Университет и видны были отсюда все московские высотные дома, своими силуэтами похожими на Кремлёвские башни и оченю украсившими Москву. Запомнились коттеджи, облицованные розовым мрамором. Наш таксист исполнял и роль экскурсовода. Он сказал что это государственные дачи для членов правительства, называя поочерёдно, кто где живёт.
Нам всё было очень ново и интересно.
Привёз он нас на Комсомольскую площадь, или, как говорят москвичи
"площадь трёх вокзалов" к Казанскому вокзалу, спроектированному архитектором Щусевым, которым был спроектирован мавзолей Ленина.
Внутри вокзала было много мозаик и фресок, посвящённых победам русского оружия от Ледового побоища под командованием Александра
Невского до победы в обеих Отечественных войнах. Но места на поезда в нужном нам направлении отсутствовали.. Золотарёв занимался компостированием билетов, а я рассматривал все три вокзала. Наконец, он закомпостировал билет на дополнительный поезд, уходящий на
Ташкент поздно вечером, мы сдали билеты и поехали смотреть Москву.
Вначале мы поехали на Красную площадь и пошли в мавзолей
Ленина-Сталина, в который не было никакой очереди. Нас поразили две тщедушные фигурки маленьких некрасивых людей, Ленина с красной бородой и Сталина с рябым от оспы, противным лицом. Я не мог себе представить, что они держали в руках вначале одну шестую часть
Земли, а потом в страхе весь Земной шар. Но признаться другим в своих ощущениях я тогда ещё не смел. До разоблачительного ХХ съезда и речи на нём Хрущёва, оставалось полгода..
Пошли в Третьяковскую галерею. Внимательно рассматривая картины, многие из которых я знал по репродукциям, остановился как вкопанный у картины Репина "Иван Грозный и сын его Иван", которой в народе дали название " Иван Грозный убивает сына"
Я не мог оторвать взгляда от сгустков крови, протекающих через пальцы сумасшедшего царя, его обезумевших глаз, и это стало моим первым и, наверное, самым сильным потрясением от искусства. Правда, через двадцать один год подобное потрясение я испытал в Дрезденской галерее от "Сикстинской мадонны" Рафаэля. Но там мною владели другие чувства. Не чувства ужаса от убийства, а тихое ощущение умиротворённости, прикосновение взглядом к прекрасному лицу женщины-матери. Были и другие потрясения например от "Джоконды"
