Жак Бенуа-Мешен - Юлиан Отступник
— И я, — добавила она, заливаясь слезами, — я тоже буду поражена этим проклятием и никогда не познаю счастья материнства. Мне будет трудно продолжать жить с супругом, который предпочел обречь меня на бесплодие, нежели помиловать одного из своих ближайших родственников.
Констанций был поражен этими словами и в особенности угрозой разрыва, которую они подразумевали.
— Но что же мне делать с Юлианом? — со стоном спросил он Евсевию.
— Отошли его назад в Астакию. Там он ничем не сможет тебе досадить.
Констанций возразил, что Астакия расположена слишком близко от Никомидии, а Никомидия — слишком близко к Антиохии. Юлиан же очень популярен среди молодежи Малой Азии и может легко сплотить вокруг себя прежних сторонников Галла, каковые еще имелись. Наконец, во всех крупных городах региона в связи с войной против Парфии расквартированы войсковые соединения, и там легко разжечь военный мятеж.
— Этих затруднений не будет в Константинополе, — подсказала Евсевия.
Константинополь был также отклонен под предлогом того, что население Византия слишком любило Юлиана.
— Тогда Афины? — предложила Евсевия. Констанций надолго задумался, а потом ответил:
— Афины — это, пожалуй, хороший выход. Юлиан там еще ни разу не был. Его там никто не знает. И там нет гарнизона. Это мирный город, приверженный лишь служению Музам. В конце концов, пусть он едет туда! Для меня главное — это избавиться от него.
Императрица выиграла еще одну партию и не без тайного торжества передала постельничему приказ освободить Юлиана.
Так и случилось, что последний представитель законной ветви Флавиев отправился в Брундизий. Хотя его и приговорили к очередной ссылке, душа его ликовала. Он сам писал, что у него было ощущение, будто он «обменял девять быков на стадо в десять тысяч и десять талантов меди на десять талантов золота»90.
XVIII
Когда Юлиан высадился в Пирее, на якоре уже стояли два других корабля. На их борту находилось множество молодых людей, приехавших в город Перикла для завершения образования. На набережной царило такое оживление, что Юлиан испугался, не начался ли в городе мятеж. Однако это были всего лишь вербовщики различных учителей, с дикими воплями оспаривавшие друг у друга вновь прибывших юношей. Дело в том, что в Афинах обучение стало местным промыслом. У каждого учителя были свои зазывалы, которые с жаром расхваливали его достоинства и при этом поносили достоинства других учителей.
Для Юлиана вся эта суматоха не представляла никакого интереса. Устремив взор поверх толпы, он пытался различить силуэт Акрополя. К сожалению, его не было видно с палубы корабля. Тогда он сошел на берег, пробрался сквозь шумную толпу и остановился на постоялом дворе, решив провести там ночь.
На следующее утро он встал с рассветом и пошел по дороге в Афины. Наемные возчики предлагали ему свои услуги, но ради торжественности момента он предпочел проделать весь путь пешком.
Так он шел некоторое время с бьющимся сердцем, исполненный той же надежды, которая владела им, когда он шел по дороге в Илион. Неожиданно, на повороте, у него перехватило дыхание: перед ним под легким утренним небом раскинулся самый знаменитый из всех построенных людьми городов. Вознесенный над городом, во всей своей чистой белизне сиял Парфенон, «видимая душа мира»91.
Юлиан остановился, отстегнул сандалии и простерся ниц у края дороги. Воздев руки к небесам, он возблагодарил Гелиоса за то, что тот позволил его глазам созерцать это чудо. Потом он воззвал к Афине, дочери Света, и попросил ее снисхождения к его юным годам. Завершив молитву, он пошел дальше, чуть не пританцовывая от переполнявшей его радости.
Юлиан прибыл в Афины вскоре после полудня и, не тратя времени на обед, отправился на священный холм. Он не останавливаясь миновал арку Адриана, бросил восхищенный взгляд на храм Зевса Олимпийского и стал подниматься по извилистой дороге, ведущей к Акрополю. «Арки входа парили перед ним на вершине серой скалы. Он вновь, с еще большей силой, ощутил то головокружение, которое охватило его еще утром. Он ступил на лестницу, не отрывая взгляда от грандиозного портика, который древние предпочитали даже самому Парфенону. Он хотел бы украсить эти совершенные колонны гирляндами цветов и листьев. Чем дольше он смотрел, тем глубже постигал их красоту. Казалось, что округлые выемки колонн трепещут, а под желтоватым налетом времени сияет белизна. Но поднявшись на платформу, он забыл все, чем только что восхищался. Храм не ограничивался портиком: одно совершенство сменяло другое»92.
Весь день Юлиан бродил между рядов колонн, каждая линия которых была незаметно изогнута таким образом, чтобы явить взгляду ощущение строгой прямизны. На этой площади, неизвестно почему удостоенной такой чести, воцарилась Мудрость, воплощенная в соединении природы с геометрией, дабы придать чистоту мыслям и радость жизни.
Только перед самым наступлением ночи Юлиан спустился обратно в город. Так началась для него новая восхитительная жизнь, которую он хотел бы продлить до бесконечности.
В то время наиболее уважаемыми философами в Афинах считались Проэресий, христианин родом из Армении, и Гимерий, язычник, женатый на дочери элевсинского диадоха[8]. Несмотря на то, что они соперничали между собой, Юлиан стал посещать занятия у обоих. Однако он делал это весьма нерегулярно, потому что его собственные познания в философии были уже столь обширны, что во многих вопросах он чувствовал себя сильнее своих учителей.
Вместо того чтобы заточить себя в тесном и удушливом учебном зале, Юлиан предпочитал бродить по садам Академа, чьи усаженные дикими смоковницами аллеи вели к Колону; либо гулять с друзьями по берегам Илисса там, где Сократ некогда беседовал с Критием и Федоном. Много раз, сидя на скамье амфитеатра Диониса, он смотрел постановки «Трахинянок» Софокла и «Электры» Еврипида. Вновь стало повторяться то, что уже происходило в Константинополе и Никомидии: яркость личности Юлиана сама по себе быстро привлекла к нему группы учащихся и зрелых людей, которые окружали его и восхищались им. Либаний рассказывает нам следующее: «Вокруг него вечно вращались толпы молодых людей, старцев, философов, риторов. Сами боги заставляли все взгляды обращаться к нему, ибо желали, чтобы он восстановил традиции предков, созданные в их честь. Но если все были в состоянии оценить его доброту, то лишь лучшие умели заслужить его доверие»93.
Юлиан был прав, не открываясь навстречу каждому из вновь приходящих, потому что среди молодежи, с которой он общался в Афинах, было и некоторое число христиан, весьма далеких от того, чтобы симпатизировать ему. В частности, там был знаменитый Григорий Назианзин, который продолжал изучение философии и испытывал явную антипатию к своему товарищу по учебе. Внешне интеллигентный, но склонный к ненависти и раздорам, он следил за малейшими действиями Юлиана, занося их в свои записи и готовя втайне оружие против него. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть строки, которые хотя и написаны им спустя несколько лет, но относятся как раз ко времени пребывания Юлиана в Греции:
