Леонид Токарский - Мой ледокол, или наука выживать
— умереть...
Вечером вся братва собралась пить и развлекаться. Дошла очередь и до меня. «Профессор» подозвал меня и начал на глазах у всех свою очередную игру. Я храбро ответил ему, как и задумал: понимаю, что не жилец на этом свете, но заберу одного или двоих из них в могилу. Он ухмыльнулся. Я встретился с ним глазами, и меня пронзил животный страх. Почувствовал себя безвольным ягнёнком. Ноги стали ватными. Я был загипнотизирован, парализован, морально уничтожен и... пропустил момент.
Именно в эту секунду кореша схватили меня за руки и за ноги. Пока они держали меня, «профессор», лично, своей рукой, сломал мой мизинец левой руки, потом — правой. Я почувствовал острую боль, тут же сменившуюся лютой ненавистью и бешенством. Меня перестали держать и отпустили. Вся эта братия стояла вокруг, гогоча. «Косой» схватил со стола пустую бутылку. Отбил донышко и пошёл на меня, ухмыляясь. Кореша воодушевляли его пьяными голосами. Он, тоже пьяный, смотрел на меня, как на ягнёнка, который был его собственностью. Они все видели во мне забавное животное, находившееся здесь для их персонального пользования.
Во мне уже не было страха. Он исчез от боли. Его место заняла дикая ярость и нечеловеческая ненависть.
Я сделал шаг вперёд. Сработали боксёрские навыки. Резким движением вывернул «Косому» руку своей левой рукой, подхватил уроненную им бутылку правой рукой и со всей силы вогнал её в этого типа.
Вдруг лицо «Косого» изменилось. Он протрезвел. На его лице появилось непривычное для меня выражение человеческого удивления, боли и... страха. Бутылка, предназначенная мне, торчала из его тела. Вся братия со смешанным чувством непонимания происходящего смотрела на нас «Косой» хныкал, как ребёнок, ему было больно. Мне стало противно. В голове пронеслась мысль: «От меня ожидалось умереть гордо, с человеческим лицом! А сами-то они — трусы! Сами же не отвечают собственным хвалёным блатным стандартам!» Я произнёс с презрением, сквозь зубы: «Ты, сволочь, даже и помереть-то как человек не можешь! Ну, кто из вас следующий?» И выхватил финку. Все молча замерли.
Миф о непобедимости рухнул. Оказалось, что вся эта братва боялась собственной смерти и не хотела умирать! Я, не оглядываясь, повернулся и вышел из комнаты. В душе не осталось эмоций, не было ни жалости, ни ненависти, ни сожаления. Я как бы констатировал, что жив пока и прошёл еще один этап. И с тех пор никогда не оглядывался на дело своих рук.
Хищные животные убивают свои жертвы, чтобы насытиться. Уголовники на воле убивают, чтобы захватить материальные ценности. Уголовники в лагере убивают, чтобы развлечься, для эмоционального удовольствия и сохранения своего тюремного статуса. Я это делал для взыскания подоходного налога за свою смерть, которая была неминуема, и это — лишь вопрос времени. Время, выделенное мне, определялось моей осмотрительностью, скоростью моей реакции моей готовностью умереть в любую минуту, но самое главное, вероятно, — ...моим еврейским счастьем.
После этого случая понял: моя сила в том, что они хотели жить. А я-то уже не хотел!
Следующие два месяца прошли в борьбе за выживание. Я хотел погибнуть, взыскав за это высокую цену. Мои «деловые партнёры» хотели остаться жить, не потеряв при этом своё лицо. У нас создалось явное противоречие интересов.
Я ждал сорок лет, чтобы написать, то, что сейчас вы прочли. Хочу подождать ещё сорок лет для того, чтобы описать то, что происходило в эти пропущенные два месяца. Сейчас я ещё не готов это сделать. Скажу только, что крови и жестокости в тот период было много.
Дальше дело встало за техникой. Надо было создать систему обороны. Я же должен спать по ночам. Когда спишь — ты беззащитен. Именно тогда у меня появилось особое качество, до сих пор пугающее близких. Во время сна около меня можно стрелять из пушек — это не мешает. Но от шёпота, от любого шороха — сразу просыпаюсь. Естественными моими союзниками могли стать только враги моих врагов — восемь «молодых». Они были очень запуганы и дрожали только от упоминания о «профессоре» и его банде. Всех «молодых» пользовали сексуально и измывались над ними нечеловечески. Им нужен был лидер, который мог противостоять «профессору», и доказательства силы и жестокости, чтобы решиться на восстание.
За эти два месяца я предоставил эти доказательства всем. И уголовникам, и «молодым». Через два месяца я услышал из уст «профессора» первый комплимент: «Жид — сумасшедший. С ним лучше не связываться». Это вовсе не означало, что они готовы были отступить и отказаться от своих привилегий. Просто ждали удобного момента расквитаться, и такой момент пришёл. К тому времени мы уже организовались. У нас была своя банда. Дима Кутузов стал моей правой рукой.
Судьба Димы сложилась интересно. Он стал крупным рецидивистом-медвежатником. Однажды, через пару лет после возвращения, раздался звонок в моей коммунальной квартире на Васильевском Острове. Соседка, которая открыла дверь, в ужасе сказала мне: «Там какой-то бандит в дверях требует своего командира Лёню». Это был Дима — высокого роста, здоровый. Всё лицо в шрамах. Выглядел классическим бандитом. Он схватил и поднял меня на руки, как пушинку. Потом мы сидели весь вечер, пили водку. Он рассказывал о своих уголовных похождениях. Говорил, что мне благодарен за спасение. Предлагал денег. Говорил, что если кто-то меня пальцем тронет, то он... Я смотрел на него и думал. Во-первых, я любил его как младшего брата. Он мне был близок как никто. Мы выживали спина к спине. Во-вторых, я думал, что это я же создал из него бандита. И неважно, какие намерения у меня были и какие обстоятельства этому предшествовали — я создал убийцу своими руками...
Как я упоминал, и МОЙ день пришёл. Я спускался по лестнице и остановился в пролёте второго этажа. Никого из моих ребят рядом не было. Один из уголовников меня ударил, я отреагировал. Второй, которого я не видел, стоял в тени. Он, неожиданно для меня, сложив две руки в один кулак, нанес удар наотмашь по лицу. Я перевалился через деревянные перила и упал на бетонный пол первого этажа. Удар был очень сильный. Я потерял сознание и пролежал на полу неопределённое время. Когда пришёл в себя, уже стемнело. Лежал лицом вниз, в крови. Лицо примёрзло к полу. Моих ребят в казарме не было, а из уголовников никто, естественно, мне помощи не оказал. Думаю, что они эту засаду запланировали. С трудом поднявшись на ноги, пошёл пешком в госпиталь. Когда добрёл, дежурный врач, осмотрев меня, поцокал языком и сказал, что сломан нос, сотрясение мозга и ещё что-то, уже не помню.
Он оставил меня в госпитале на месяц. События в штрафной роте стали принимать неожиданный оборот. Наши социально-близкие друзья поймали и изнасиловали в Гремихе какого-то ребёнка, сына старшего офицера. Началось следствие. По собранным данным выяснилась неутешительная статистика всей нашей части.
