Леонид Млечин - Крупская
Генерал Воейков считал, что момент, не подходящий для отъезда. Спросил, почему император принял такое решение, когда на фронте относительно спокойно, тогда как в столице спокойствия мало и его присутствие в Петрограде было бы весьма важно.
Император ответил, что в Ставке его ждет начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Алексеев и желает обсудить какие-то вопросы. Что касается положения в столице, то министр внутренних дел Протопопов уверил императора, что нет оснований ожидать чего-нибудь особенного.
Дворцовый комендант по телефону уточнил у министра Протопопова:
— Александр Дмитриевич, государь решил в среду ехать в Ставку. Как ваше мнение? Всё ли спокойно, и не является ли этот отъезд несвоевременным?
Протопопов, по обыкновению изъяснявшийся на английском языке, ответил, что он напрасно волнуется, так как всё вполне благополучно.
А между тем председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко просил императора об аудиенции: «В тот страшный час, который переживает родина, я считаю своим верноподданнейшим долгом как председателя Государственной думы доложить Вам по всей полноте об угрожающей Российскому государству опасности».
Император его принял, но отверг совет не распускать Думу и сформировать «министерство доверия», которое бы пользовалось поддержкой всего общества.
Родзянко тщетно призывал императора: «Час, решающий судьбу Вашу и родины, настал. Завтра может быть уже поздно».
В два часа дня 22 февраля 1917 года императорский поезд отбыл из Царского Села в Ставку. Пройдет всего несколько дней, и поезд Николая II будет метаться по стране. Но ему уже не будет места. Нигде.
На следующий день после отъезда императора, 23 февраля, в столице начались забастовки, выстроились длинные очереди за хлебом. Городская дума обсуждала вопрос о введении хлебных карточек. Но мысли императора были заняты другим: его дети заразились корью.
«Мой ангел, любовь моя! — писала императрица Николаю. — Ну вот — у Ольги и Алексея корь. У Ольги всё лицо покрыто сыпью и глаза болят. Алексей лежит в темноте. Только что получили твою телеграмму, что прибыл благополучно — слава Богу. Представляю себе твое ужасное одиночество. Ах, любовь моя, как печально без тебя — как одиноко, как я жажду твоей любви, твоих поцелуев, бесценное сокровище мое, думаю о тебе без конца!»
В те дни семейные заботы одолевали Николая больше, чем положение в стране: «Перед завтраком принесли мне от имени бельгийского короля военный крест. Погода была неприятная — метель. Погулял недолго в садике. Читал и писал. Вчера Ольга и Алексей заболели корью, а сегодня Татьяна последовала их примеру».
Удивительно, что для императора его жена, а не полиция, не охранное отделение и не Министерство внутренних дел — главный источник информации о положении дел в столице. Императрица сообщала мужу: «На Васильевском острове и на Невском были беспорядки, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разбили Филиппова и против них вызвали казаков. Всё это я узнала неофициально».
Но занятая лечением детей, императрица плохо представляла себе, что именно происходит в Петрограде. Да и не могла она поверить, что начинается революция: «Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, — просто для того, чтобы создать возбуждение, и рабочие, которые мешают другим работать. Было бы очень холодно, они, вероятно, остались бы дома. Но всё это пройдет и успокоится, если только Дума будет вести себя прилично — печатают речи, хуже некуда».
Вечером 25 февраля раздраженный император телеграфировал командующему столичным военным округом генерал-лейтенанту Сергею Семеновичу Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».
Генерал Хабалов рад был бы исполнить приказ императора, но не знал, как это сделать. Стрелять в толпу, требующую хлеба, он не хотел, понимал, что добром это не кончится. Да и войска стали выходить из подчинения. В воскресенье рота запасного батальона Павловского полка повернула оружие против своих и открыла огонь по войскам, присланным подавить мятежников.
«В 10 часов пошел к обедне, — записал в дневнике Николай II. — Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобруйскому шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал и принял сенатора Трегубова до обеда. Вечером поиграл в домино».
В Могилеве командование одной из крупнейших воюющих армий в Европе не понимало, что происходит. Почему разваливается страна? Продовольствия не хватало во всех воюющих странах, но режимы рухнули только в империях — России, Австро-Венгрии и Германии. Вертикаль власти имела столь малую опору, что при сильном волнении просто не могла удержаться.
Подавляющее большинство солдат были вчерашними крестьянами. Отрыв от земли, хозяйства и семьи был невыносим. И невыносима была машинизация войны — пулеметы, дальнобойные артиллерийские орудия и особенно самолеты. Невидимая смерть.
Солдаты жаловались: «Мы уже не в силах стоять против такой механической и машинной бойни, мы уже потеряли свое здоровье, испортили нашу кровь, во сне снится, что летит снаряд или аэроплан, и вскакиваешь, кричишь».
Все военные годы в обществе копилась агрессия. Одна из уральских газет писала: «Присмотритесь к улице нашего дня, и вам станет жутко. У нее хищное, злобное лицо. В каждом обыденном практическом движении человека из толпы — кем бы он ни был — вы увидите напряженный инстинкт зверя. Никогда еще закон борьбы за существование не имел столь обильных и ярких проявлений в человеческом обществе».
Массовое дезертирство свидетельствовало о том, что крестьянин не справлялся с напряжением войны. Повоевали — и хватит, пора по домам, там хозяйство и семья. Кто будет пахать? Жены в письмах жаловались на дороговизну. Невыносимо было сознавать, что жены остались там одни — перед соблазнами. Особенно солдат возмущали разговоры о том, что пленных немцев и австрийцев используют на работах в деревне и они сходятся с солдатками.
Среди фронтовиков распространилась ненависть к тылу, к буржуям, торговцам, вообще обладателям материальных благ. «Бить их всех подряд, — говорили фронтовики. — Солдат страдал, солдат умирал, солдат должен забрать всю власть до последней копейки и разделить промежду себя поровну!»
Первая мировая война высвободила разрушительные инстинкты человека. Тонкий слой культуры смыло. Все сдерживающие факторы — законы, традиции, запреты — исчезли. С фронта вернулся человек, который все проблемы привык решать силой.
