Зинаида Чиркова - Вокруг трона Екатерины Великой
И в последний раз сказал при расставании Пётр:
— Ну, дети мои, теперь вы сможете распрощаться, а мы потихоньку удалимся.
Он схватился за полный локоть Елизаветы и, поддерживаемый ею, нетвёрдо встал на ноги.
Екатерина даже не заметила, когда они ушли, — она вся была во власти горестных дум. Почему, ну почему так получается — все, кого она любит или любила когда-либо, удаляются от неё, уезжают или высылаются из страны, и снова остаётся ей одна политика, а без любви она так скучна...
Их последние объятия не были исполнены нежной страсти — их заменили горестные уверения в бесконечной любви, страстные признания в том, что сердце останется рядом с любимой и любимым, слова лились потоком, как и прощальные горькие слёзы.
Последний приём у императрицы был холоден и скучен. Императрица бесстрастно выслушала уверения Вильямса в том, что лучшего друга, чем громадная великолепная Россия, у Англии нет и быть не может, молча дала поцеловать руку низко склонившемуся Понятовскому, в душе недоумевая: и что нашла Екатерина, её невестка и племянница по Петру, в этом невзрачном, невысоком, без блеска и шарма полячишке, да так, что она, императрица, сама вынуждена была вмешаться, чтобы погасить костёр скандала в молодом дворе.
Впрочем, она переводила взгляд на своего нынешнего фаворита, Ивана Шувалова, и должна была в душе признаться, что и он тоже не блещет и сверкает, хоть и мил ей и заменил собой всех, кого она когда-либо отмечала. Её проницательный и зоркий глаз подметил и то, о чём ей постоянно говорили, но во что она никак не хотела поверить: Иван Шувалов постоянно задерживался взглядом на великой княгине, словно не прочь был совместить две свои привязанности — и к императрице, и к великой княгине, чтобы не остаться обездоленным, когда умрёт она, Елизавета. Тиски ревности схватили горло императрицы, и она вдруг резко обернулась к Ивану. Глаза её метали громы и молнии, и нынешний любовник императрицы тотчас понял, перед какой бездонной пропастью он стоит, и кинулся лобызать полную, всё ещё белую руку своей повелительницы.
— Ах, как ты прекрасна, Лизетта, — пробормотал он, — ты всю жизнь останешься в моих глазах всё той же прелестной принцессой, какой я мечтал увидеть тебя в своих страстных объятиях...
Подобный вздор он всегда молол часами, и Елизавета заслушивалась льстивыми словами, в которых она находила подтверждение тому, что красота её всё ещё совершенна, что бесчисленные притирания, мази и кремы всё ещё сохраняют ей белоснежный цвет лица, а полная шея и грудь вызывают в мужчинах страстное томление.
Потому и растаяло её сердце, и снова не поверила она шепоткам и наговорам на Ивана. Нет, разве может её невестка сравниться с нею, признанной красавицей, разве так же блестяще выглядит она в мужском костюме, как она, Елизавета? И она снисходительно кивнула Понятовскому, отпуская с прощальной аудиенции английского посла и его помощника...
Как ни старалась Екатерина удержать Понятовского в Петербурге, как ни умоляла Бестужева, как ни любезничала с великим князем, ей всё же не удалось это. Слишком уж многие интересы и многих стран были стянуты к этому белокурому поляку, сумевшему влиять на политику России в отношении Франции и Англии, а также работать в пользу своих дядей, князей Чарторыйских, в Польше. И его выдворили...
Екатерина немало плакала. Теперь ей не с кем было отвести душу в романтических разговорах о самых разных вещах. Великий князь тоже охладел к жене, раз она уже не могла доставить ему удовольствие полюбоваться собственными благими намерениями. Пётр теперь мог себе позволить быть к Екатерине безжалостным и суровым, обвинял её в том, что, отправляясь в свои поездки, она забирает с собой фрейлин, а значит, не даёт ему возможность проводить время с Елизаветой Воронцовой. Словом, горизонт Екатерины затянулся тёмными тучами, словно бы, уезжая, Понятовский забрал с собой и солнце, и безмятежность чувств, и даже мир и лад в великокняжеской семье.
И снова глядела Екатерина в облетающий листьями парк, считала жёлтые кусочки ткани деревьев, и слёзы медленно наползали на её глаза.
Страстная любовь, романтическая наполненность её жизни сменились тоской и одиночеством, тягостными обязанностями и бесконечными воспоминаниями об ушедшем нежном чувстве. Она постаралась наладить переписку — через преданных людей, через артистов и музыкантов, приглашаемых ко двору, иногда через верных дипломатов Бестужева, но письма были редки, шли долго, и остывала на страницах писем эта страсть, от которой всё ещё оставались тлеющие угли...
Они долго писали друг другу, но приходилось таиться, выкраивать время у повседневной рутины в виде балов, концертов, светских раутов, спектаклей и музыкальных вечеринок, парадных обедов и ужинов, куртагов в обществе, самом близком к императрице, приходилось также придумывать способы отправлять и получать письма, прячась и оглядываясь.
Но письма — это лишь слабый отголосок живого общения, и Екатерина только вздыхала и лила слёзы над строчками посланий, дышащими искренней и неподдельной любовью. Но сквозь эти строки улавливала она и заботы своего возлюбленного: его большие долги, его неудавшиеся интриги, — и старалась помочь своему недавнему любовнику. Как ни странно, Екатерина была щедра и великодушна, всегда помогала тем, кто её любил и был ей дорог, и даже не ощущала никаких потрясений, когда к потоку нежностей присоединялись бесконечные просьбы. Наверное, так и надо было — у Екатерины много возможностей, а у Понятовского их нет...
Но беда никогда не приходит одна, и Екатерина почувствовала после скандала с Понятовским, что ноги её зависли над пропастью и один лишь шаг отделяет её от неминуемого падения.
4
Новая придворная интрига заняла всё время и воображение Екатерины. Русская армия победоносно шла по Европе, защищая, как всегда, интересы не России, а других государств, в частности Австрии и Франции. После взятия Мемеля, после блестящей победы при Гросс-Егерсдорфе, казалось бы, армия русской императрицы была готова к полному истреблению пруссаков Фридриха, и выдающийся полководец уже почувствовал себя на грани самого полного поражения, и настолько, что подумывал о самоубийстве.
И вдруг блистательная армия повернула обратно, да с такой быстротой, что казалось, её преследует недавний побеждённый. Что случилось, отчего победоносный фельдмаршал Апраксин повернул назад, отчего не пошёл вперёд, а поспешно кинулся в бегство?
Возмущённо зароптали не только союзники — сама Елизавета, российская императрица, приняла отступление Апраксина за измену. Фельдмаршал был арестован, и не помогли его ссылки на то, что армия раздета и разута, а союзники не выполнили своих обещаний, тысячи солдат мрут не от прусских ядер и пуль, а от элементарного голода, нечем кормить солдат, нечем их одеть и обуть.
