Геннадий Седов - Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века
Ротмистр Одесского жандармского полицейского управления железных дорог Делянов».
Телеграмма исполняющего городского головы Одессы К.Э. Андреевского в Морское и Военное ведомства:
«Покорнейше прошу о принятии экстренных и действенных мер для обеспечения жизни и имущества граждан города Одессы».
«Из рапорта одесского полицмейстера градоначальнику Одессы»:
«При сем доношу: за дни беспорядков в порту и городе со стороны гражданских лиц убито 57 человек, из них установлены личности 14. Десять трупов полностью сгоревших. Со стороны правительственных сил убиты один городовой и один солдат. По полученной от врачебного инспектора справке на день подачи настоящего рапорта в больницах находятся 80 раненых. Число лиц, похороненных к настоящему моменту на городских кладбищах, — 32».
«Из дневника Николая Второго»:
«Получил ошеломляющее известие из Одессы о том, что команда пришедшего туда броненосца «Князь Потемкин-Таврический» взбунтовалась, перебила офицеров и овладела судном, угрожая беспорядками в городе. Просто не верится!»
Телеграмма Николая Второго командующему Одесским военным округом генерал-лейтенанту С.В. Каханову:
«Примите немедленно самые жестокие, решительные меры к подавлению восстания как на «Потемкине», так и среди населения порта. Каждый час промедления может в будущем обернуться потоками крови».
«Голос Одессы»:
«Согласно Высочайшему Указу, Одесса, Одесское градоначальство и Одесский уезд объявляются находящимися с 3 часов ночи 29 июня на военном положении».
— Ай да мы, устроили заварушку! — Виктор пнул носком ботинка ржавую банку на тротуаре. — Жрать хочется, идем перекусим!
— Боязно, Витя. Слышите, стреляют вроде.
— Да елки-палки! Стреляют. Невидаль!
Над Одессой повисли сумерки, тянуло гарью от недавних пожаров со стороны порта.
Они пошли в сторону центра, держались за руки. У фонарного столба он внезапно остановился, сгреб ее в объятия, стал целовать.
— Витя, ну что вы! — слабо отбивалась она. — Ну, будет! Увидят же…
Недавняя их размолвка выветрилась из памяти — он поклялся, что ночевал в ту ночь на Пересыпи, в лодке работавшего с ним по доставке динамита румына-контрабандиста. Рассказывал, как не мог уснуть из-за бродивших вокруг влюбленных парочек, как скрипели и шатались по соседству вытащенные на берег лодки («Туда-сюда, туда-сюда: обхохочешься!»).
Она дала себе слово не изводить его больше по пустякам. Столько любимый человек пережил, столько настрадался! Родился в бедности, как и она, мальчишкой работал у отца в сапожной мастерской. Голодал, связался со шпаной, стал воровать, сбежал с дружком Гришкой Котовским по кличке Заика в Кишинев. Нашел в себе смелость порвать с уголовниками, устроился на работу в швейную мастерскую, учился вечерами, читал умные книги, сблизился с революционерами. С ним иногда тяжело: бывает груб, сквернословит, заигрывает с женщинами. Но не люби он ее, думала, с его внешностью, деньгами, авторитетом среди товарищей, стал бы он с нею возиться, тратить время, чтобы сделать из нее революционного борца? Да ни в жизнь!
— Чего задумалась? Зайдем?
Они стояли перед вывеской на стенке кирпичного дома: «КУХЪМИСТЕРСКАЯ ИЗРАИЛЯ КОХРИХТОВА». Спустились по полутемным ступеням, шагнули за портьеру.
Небольшой зал с эстрадкой для музыкантов, за столиками — мастеровые в рабочей одежде, студенты, матросы, темные какие-то личности в углу. Духота, свет газовых светильников, неумолчный гул, звон посуды, табачный дым до потолка.
— Кабинет не желаете? — подлетел половой в несвежем переднике. — Есть свободный!
— Веди… — Виктор оглядывал с тревогой помещение.
— Не извольте беспокоиться! — половой отдернул занавеску, прикрывавшую нишу с полукруглым столом и плюшевым диванчиком. — С полицией у нас по-семейному. Обедают в задних комнатах… Прошу, госпожа! — протянул ей прейскурант в кожаном переплете. — Все в наличии!
— Смотрите, Витя, — ткнула она, засмеявшись, в веленевый лист с золотыми буквами «Обедъ».
— Чего там?
— Названия до чего мудреные. «Суп принтаньеръ», — принялась читать… — «филе де бефъ»… «форель провансаль»… «мозаикъ французский»… «пунш Виктория»…
— Погоди, — встал он из-за стола. Оглядел внимательно зал.
— Гляди, жид! — послышалось из угла.
— Где?
— Да вон, у занавески!
— Точно, жид!
— И жидовка на диванчике!
— Ага! Расселись!
— Как в синагоге. Хазяева, мать вашу!
— Эй, ты! — поманил Виктор одного из говоривших в картузе набекрень — по всей видимости, вожака.
— Ты меня? — ухмыльнулась личность.
— Тебя, тебя!
— По-русски изъясняются! Надо же!
Патлатый двинул весело в их сторону. Проделал он не больше двух шагов — рухнул сбитый кулаком Виктора на соседний столик, опрокинул тарелки. Поднимался, корчась от боли, с колен, глядел глуповато-изумленно на Виктора.
— Вроде не жид… — произнес. — Обознался. Дико извиняюсь, господин…
Ужинали они у себя в гостиничном номере. Уплетали за обе щеки бутерброды с бужениной, купленные в соседней закусочной, пили пиво, вспоминали смеясь эпизод в кухмистерской.
Как он любил ее в эту ночь! Как ласкал! Какими необыкновенными называл словами! Уснул перед рассветом, широко раскинув руки, — милый, трогательный, совсем еще мальчишка.
Она смотрела на него, приподнявшись с подушек, гладила спутанные кудри. Сон не шел, перед глазами проносились события последних дней. Шествие бастующих колонн со знаменами, лозунги над головами: «Восьмичасовой рабочий день!», «Свобода митингов и собраний!», «Долой царское правительство!» Стычки с казаками и полицией — на Успенской, Мещанской, Ришельевской, Преображенской, Канатной улицах, Тираспольской площади. Стрельба из окон в конных жандармов, ответный огонь по демонстрантам, бомба, брошенная Витей из мчавшейся кареты в стоявшего у полосатой будки городового.
Она была с ним рядом в экипаже, придерживала на коленях снаряд в коробке из-под конфет, другой рукой трубку запала. Не унималась противная дрожь, пот заливал глаза, не было возможности утереться.
«Давай!» — выкрикнул он.
Она выкручивала подбрасываемая на сиденье запальную трубку с серной кислотой и патроном гремучей ртути в отверстие бомбы.
«Быстрей, черт!»
Выхватив у нее из рук бомбу (она зажмурилась), он швырнул ее, размахнувшись, за спину возницы…
Сумасшедшие, упоительные дни! Ветер в лицо, бешеные повороты, опасности на каждом шагу — радостно и жутко!
