Федор Шаляпин - Маска и душа
Правда, въ сколько нибудь хорошихъ русскихъ школахъ уже давно твердятъ воспитанникамъ, что иллюстрировать слово жестомъ — нехорошо, что это фальшиво, что это прiемъ очень плохой. Но молодые люди этому почему то не вѣрятъ. Какъ это такъ — не иллюстрировать слова жестомъ? А что же дѣлаютъ всѣ большiе актеры? Нѣтъ, что-то не такъ, это надо провѣрить.
Пришелъ однажды въ Москвѣ провѣрять своихъ учителей молодой человѣкъ ко мнѣ. Изложилъ мнѣ свое недоумѣнiе и спросилъ мое мнѣнiе:
— Учитель вашъ совершенно правъ, — отвѣтилъ я ему. — Вы должны принять къ сведѣнiю его указание.
Тутъ-то я и попался. Молодой человѣкъ побѣдоносно откинулся на спинку кресла и сказалъ:
— А какъ-же, г. Шаляпинъ, въ прошлый разъ, когда вы въ Артистическомъ Обществѣ декламировали молодежи стихотворенiе, въ которомъ была фраза:
«И отражали шелкъ, и фрезы, и колеты
съ карнизу до полу сплошныя зеркала»…
— то при словахъ «съ карнизу до полу» вы рукою провели въ воздухѣ линiи?!.
— Да? Вѣроятно, это было такъ, — сказалъ я моему гостю. — Но, проводя рукой линiи по воздуху, я глазами моими отмѣрилъ разстоянiе, такъ что жесть мой вовсе не говорилъ вамъ о карнизѣ и полѣ, — онъ былъ согрѣтъ чѣмъ-то другимъ. Вѣроятно, я этого жеста и не виделъ, не замѣчалъ его, какъ не замѣчают жестовъ, которые я дѣлаю, разговаривая съ вами… Кстати, скажите мнѣ, пожалуйста, что собственно вы подразумѣваете подъ жестомъ? Что такое вообще жесть?
Молодой человѣкъ нѣсколько замялся и объяснилъ мне, что жестъ — это движенiе руки, ноги, плечъ и т. п.
— А по-моему, — заметилъ я, — жестъ есть не движенiе тела, а движенiе души. Если я, не производя никакихъ движенiй просто сложилъ мои губы въ улыбку, — это уже есть жесть. А разве вамъ запретили въ школе улыбнуться послѣ слова, если эта улыбка идетъ отъ души, согрѣта чувствомъ персонажа? Вамъ запретили механическiя движенiя, приставленныя къ слову съ нарочитостью. Другое дѣло — жестъ, возникающей независимо отъ слова, выражающiй ваше чувствованiе параллельно слову. Этотъ жестъ полезенъ, онъ что-то рисуетъ живое, рожденное воображенiемъ.
Я надѣюсь, что мой собесѣдникъ, будущiй актеръ, понялъ меня и не будетъ иллюстрировать слова бездушными движенiями рукъ, ногъ, плечъ и т. п.
Образцомъ великаго художника, который движенiемъ лица и глазъ умѣлъ рисовать великолѣпныя картины, можетъ служить нашъ извѣстный разсказчикъ И.Ф.Горбуновъ. Въ чтенiи разсказы его бѣдноваты. Но стоило только послушать, какъ онъ ихъ разсказываетъ самъ, и посмотреть, какъ при этомъ живетъ, жестикулируя, каждая черта его лица, каждый волосокъ его бровей, чтобы почувствовать, какая въ его разсказахъ глубочайшая правда, какiе это перлы актерскаго искусства. Если бы вы видели, какъ Горбуновъ представляетъ пѣвчаго, регента, мужика, лежащаго въ телѣгѣ и мурлыкающаго пѣсню; если бы видели, какъ этотъ мужикъ реагируетъ на неожиданный ударъ кнута, которымъ его пожаловалъ кучеръ, везущiй барина, то вы поняли бы, что такое художественный жестъ, независимо отъ слова возникающiй. Безъ такихъ жестовъ жить нельзя и творить нельзя. Потому, что никакими словами и никакими буквами ихъ не заменить. Есть двери, которыя открываются при посредствѣ кирпича, подвѣшеннаго на веревкѣ, — примитивный блокъ. Вы эти двери знаете, видали ихъ. Но какъ скрипитъ такая дверь, какъ хлопаетъ, какъ черезъ нее валятъ клубы пара на улицу, — это можетъ быть разсказано только тѣми прочувствованными и рисующими жестами, на которые былъ великiй мастеръ И.Ф.Горбуновъ. Нельзя жестомъ иллюстрировать слова. Это будутъ те жесты, про которые Гамлетъ сказалъ актерамъ: «вы будете размахивать руками, какъ вѣтреная мельница»… Но жестомъ при словѣ можно рисовать цѣлыя картины.
Вопросъ о правдивому сценическомъ жестѣ мнѣ представляется столь важнымъ, что меня волнуетъ мысль, можетъ быть, кто-нибудь изъ моихъ молодыхъ читателей — будущiй актеръ — еще не совсѣмъ меня понялъ. Рискуя показаться излишне настойчивымъ, я позволю себѣ привести еще два примѣра (одинъ — воображаемый, другой — реальный) недопустимой иллюстрацiи жестомъ слова.
Поется дуэтъ, слѣдовательно, — ведется какой-то дiалогъ. Одинъ актеръ говорить другому: не совѣтую тебѣ жениться на Лизетте; возьми-ка лучше обними Каролину. Актеръ, къ которому обращенъ совѣтъ, съ нимъ не согласенъ; его партнеръ еще не закончилъ варiацiй фразы, а онъ уже начинаетъ жестами иллюстрировать свои возраженiя. Онъ трясетъ пальцемъ по воздуху — нѣтъ!.. Онъ любить Лизетту — прижимаетъ къ сердцу руки. Когда же дѣло доходитъ до Каролины, онъ подскакиваетъ къ рампе, обращаетъ лицо къ публике и, подмигивая ей, насмешливо большимъ пальцемъ черезъ плечо указываетъ на увещевателя, какъ бы говоря: «съ Каролиной меня не надуешь!..».
Къ крайнему моему огорченiю, долженъ признаться, что мой примѣръ не совсемъ выдуманный. Я слушалъ оперу «Отелло». Въ спектаклѣ пелъ Таманьо, замѣчательнейшiй изъ всѣхъ Отелло, которыхъ я виделъ на оперной сценѣ. Яго-же изображалъ актеръ, считающiйся однимъ изъ первоклассныхъ итальянскихъ певцовъ, и не безъ основанiя. Послѣ того, какъ онъ очень краснорѣчиво разсказалъ Отелло исторiю съ платкомъ, когда разъяренный Таманьо пальцами жевалъ скатерть на столѣ, удовлетворенный Яго отошелъ нѣсколько назадъ, посмотрѣлъ на волнующуюся черную стихiю и публикѣ большимъ пальцемъ показалъ на Отелло, сдѣлавъ послѣ этого еще специфическiй итальянскiй жестъ — поболталъ всей кистью руки около живота, — какъ бы говоря:
— Видали, господа, какъ я его объегорилъ?
Такiе жесты и такихъ актеровъ упаси Богъ имѣть въ театрѣ.
27Движенiе души, которое должно быть за жестомъ для того, чтобы онъ получился живымъ и художественно-цѣннымъ, должно быть и за словомъ, за каждой музыкальной фразой. Иначе и слова и звуки будутъ мертвыми. И въ этомъ случаѣ, какъ при созданiи внѣшняго облика персонажа, актеру должно служить его воображенiе. Надо вообразить душевное состоянiе персонажа въ каждый данный моментъ дѣйствiя. Пѣвца, у котораго нѣт воображенiя, ничто не спасетъ отъ творческаго безплодiя — ни хорошiй голосъ, ни сценическая практика, ни эффектная фигура. Воображенiе даетъ роли самую жизнь и содержанiе.
Я только тогда могу хорошо спѣть исторiю молодой крестьянки, которая всю свою жизнь умиленно помнитъ, какъ когда-то, давно, въ молодости красивый уланъ, проѣзжая деревней, ее поцѣловалъ, и слезами обливается, когда, уже старухой, встрѣчаетъ его старикомъ (я говорю о «Молодешенька въ дѣвицахъ я была» — только тогда могу я это хорошо спѣть, когда воображу, что это за деревня была, и не только одна эта деревня, — что была вообще за Россiя, что была за жизнь въ этихъ деревняхъ, какое сердце бьется въ этой пѣснѣ… Вѣдь, вообразить надо, какъ жила эта дѣвушка, если райское умиленiе до старости далъ ей случайный поцѣлуй офицера въ руку. Надо все это почувствовать, чтобы пѣвцу стало больно. И непременно станетъ ему больно, если онъ вообразить, какъ въ деревнѣ жили, какъ работали, какъ вставали до зари въ 4 часа утра, въ какой сухой и суровой обстановкѣ пробуждалось юное сердце. Вотъ тогда я, дѣйствительно, «надъ вымысломъ слезами обольюсь».
