Владимир Березин - Виктор Шкловский
Грин получил свои контрамарки, но вдруг наклонился к администратору и сказал:
— В Гражданскую войну вы служили в отряде Дроздовского.
Администратор спал с лица и стал отпираться, но Грин стоял на своём.
— Это, несомненно, белый офицер: жесты и взгляд выдают его с головой, — говорил он потом Шепеленко.
Тем же вечером по дороге в театр Грин предсказал, что администратор будет ждать их у входа. И действительно, когда шли по Камергерскому, они увидели администратора. Грин подошёл к нему и, вернувшись к Шепеленко, сказал:
— Он действительно был в Белой армии. Но я пообещал, что его не выдам.
Казалось, что чекисты могли ловить «бывших» прямо в фойе театра — по выражению лиц.
Очевидцы говорят, что в ту пору недобитые интеллигенты ломились во МХАТ для того, чтобы посмотреть именно этот осколок старой жизни. Тот мир с абажуром, где поют «Боже, царя храни», — потому что больше во всём СССР это нигде нельзя было спеть, кроме сцены МХАТа.
Дальше случилось многое — случилась невероятная, по трагичности сравнимая с Гражданской, новая война, снова вернулись погоны и слово «офицер» и булгаковские герои стали не просто осколками империи, а продолжением традиции.
И вот пришло то время, когда выражение «белый офицер» стало не страшным обвинением, а чем-то вроде бабушкиной броши, найденной в комоде, — не очень практичной, но всё же ценностью.
Гитара в «Днях Турбиных» родила бесчисленных поручиков Голицыных и корнетов Оболенских.
Типажи телефильма прочно вклеились в общественное сознание, а штабс-капитан Мышлаевский в исполнении актёра Басова подарил советским алкоголикам несколько расхожих фраз для застолья типа: «Как же вы селёдку без водки кушать будете?», «Вы что, водкой полы моете?!», «Ловко это вы опрокидываете! — Достигается тренировками!»…
Но в этой экранизации Шполянскому, как и прежде на сцене МХАТа, места не было.
Оно нашлось в следующей — в фильме 2012 года, где Шкловский — Шполянский стал просто демоном.
Шкловский — Шполянский там просто Воланд, то разрушающий счастье героев, то отпускающий их с миром.
Многое в этой тяге к нечистой силе можно объяснить ужасом начала XX века, когда вдруг хорошие люди превратились в зверей и брат пошёл на брата, были безжалостно сорваны шторы и погибли тысячи абажуров. Всё это без вмешательства дьявола объяснить было трудно.
Оттого Шполянского несчастный сифилитик Русаков так прямо и называет.
Это предчувствие будущего романа «Мастер и Маргарита» очень интересно, но вернёмся к абажурам.
Ключевой предмет «Белой гвардии» — это абажур.
Сражение происходит не за Киев и даже не за Александровскую гимназию.
Это битва при абажуре.
Какая-то ужасная сила, бушующая за окнами, и тот самый абажур.
Шполянский — символ неодолимой внешней силы, силы разрушения.
«А потом… потом в комнате противно, как во всякой комнате, где хаос укладки, и ещё хуже, когда абажур сдёрнут с лампы. Никогда. Никогда не сдёргивайте абажур с лампы! Абажур священен. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте — пусть воет вьюга, — ждите, пока к вам придут».
Глядите-глядите, люди, ваш абажур в опасности. Но это одна часть правды — абажур в опасности. Но он так же в опасности, когда вяло катится по рельсам императорский поезд у Пскова. Так же он в опасности, когда в головах случается разруха и люди перестают делать своё дело, занимаясь хоровым пением и групповыми страданиями вместо исполнения своих простых обязанностей.
И опять все виноваты и виноватых нет.
Глава седьмая
МОСКВА И ПЕТРОГРАД
Новая форма в искусстве является не для того, чтобы выразить новое содержание, а для того, чтобы заменить старую форму, переставшую быть художественной.
Из Виктора Шкловского{51}Шкловский уехал в Москву.
Он ещё скрывался.
Якобсон вспоминал, что Шкловский явился к нему после ночёвки в кустах у храма Христа Спасителя — весь в колючках.
В «Сентиментальном путешествии» Шкловский рассказывает:
«Приехал ко мне один офицер, бежавший из Ярославля с женой. И он, и жена его были ранены и скрывали свои раны.
После восстания он, приехав в Москву, жил у храма Спасителя в кустах.
Он ел много хлеба и был чрезвычайно бледен.
Ярославль защищался, говорил он, отчаянно».
Восстание против большевиков в Ярославле, жестоко подавленное, произошло в разгар лета и продолжалось с 6 по 21 июля 1918 года.
Летом спать в кустах вполне можно.
В общем, если у Якобсона это не перенос истории из «Сентиментального путешествия» (в январе трудно ночевать в кустах, будешь не в колючках, а в сосульках), то для большевиков было совершенно естественно снести храм, вокруг которого прячется столько странного народа.
«Опять эшелон пленных. Это уже за Курском. Какой-то солдат сверху обмочил мой мешок, а в мешке сахар, фунтов двадцать.
Зашёл к Крыленко, передал ему письмо от его сестры из Киева (я её в Киеве знал).
Говорю ему, что нет победителей, но нужно мириться.
Он был согласен, но говорит, что — они победители. И говорил, что скоро чрезвычаек не будет. И с матерью Крыленко виделся, она жила в саду на Остоженке».
Шкловский сначала попал в Москву, а потом поехал в Петроград с эшелоном пленных.
«Едем. В вагоне снял шапку, а у меня очень заметная голова, уже и тогда бывшая лысой, со лбом, сильно развёрнутым.
Я снял шапку и лёг на верхнюю полку. В вагон вошли ещё какие-то люди, не пленные. Мы ругались с ними. Голос у меня громкий.
Спустился вниз, сел на скамейку. Вагон был третьего класса, не теплушка, и довольно хорошо освещён.
И вдруг человек в белом воротничке, сидящий передо мной, обратился ко мне:
„Я знаю тебя, ты — Шкловский!“
Я посмотрел, у него на груди заметил кусок синей материи. Такой знак носили сыщики, когда они стояли вокруг моей квартиры. И лицо человека узнал. Он стоял обыкновенно на углу.
Я и сейчас, когда пишу, охрип от волнения. А синюю ленточку хорошо помню, хотя больше ни от кого не слышал про чекистскую форму.
Я ответил: „Я — Виленчик, еду из плена. Вас не знаю, видите товарищей, я с ними жил в лагерях три года“.
Пленные не понимали, в чём дело, они думали, что вопрос идёт о праве проезда, кто-то рассеянно сказал сверху:
„Свой, отстань“.
Вагон был деревянный, освещённый, воздух в нём казался мне редким.
Я сказал шпику:
„Ну, раз познакомились, давай чай пить вместе, у меня есть сахар!“
