Александра Коротаева - Наша счастливая треклятая жизнь
Мама стала работать в моей школе. Я подбегала к ней на каждой перемене, обнимала ее, и мы всю перемену так стояли. Первое время она меня отталкивала, говорила, что обниматься на людях «неприлично», но, наверное, в душе радовалась…
Контейнер с нашим скарбом пришел только через два месяца. До этого мы спали на полу, на матрасе, который нам дала Марья Сергеевна, и укрывались пальто. Но жизнь уже входила в свою колею. У нас появились подруги. Мы с Нанкой стали осваивать город, обулись в валенки и научились есть сало. Соленое сало с чесноком и куском ржаного хлеба! Впрочем, один раз я ела сало и в Феодосии.
Сало
Мама во дворе разговаривала с какой-то тетей, а я стояла, держась за ее подол. Подошел незнакомый дядька, они с мамой о чем-то поговорили, он взял меня на руки и понес, а мама осталась. Там, куда мы пришли, было много дыма и почти не было света, а вокруг деревянного стола сидело много мужчин. Было тихо. Потом они встали, гремя табуретками, потом выпили из стаканов, потом стали плакать, а мне дали кусочек мыла и сказали: «Твой батька любил сало! Ешь сало!» Я не знала «батьку», но понимала, что он «мой» и они его очень любят. Я зажала жирный лоскут в кулаке и стала пытаться его есть, но он не откусывался, выскальзывал, и все смеялись, обнажая железные зубы. Кто-то надрывно запел, кто-то зарыдал, но мне не было страшно с ними. Пахло чем-то родным, и мы ели сало! Пришла мама, взяла меня на руки, и мы быстро ушли, а по дороге я совала ей в рот скользкую тряпочку: «Ешь сало! Мой батька любил сало!»
Первая зима
В Новосибирске на центральной площади ставили под Новый год огромную елку. Никогда раньше я таких красивых не видела. Гирлянды из разноцветных лампочек то вспыхивали внезапно как салюты, то пробегали толчками снизу вверх, то хаотично мерцали, меняя цвет, и молниями стреляли с самой верхушки в землю. Рядом с елкой стояли гигантские Дед Мороз и Снегурочка, вырезанные из льда местными скульпторами. Здесь же, на площади, каждый год вырастал ледяной город, подсвечиваемый огнями изнутри. В этих городских стенах-лабиринтах можно было бродить, загадывать желания, целоваться. Около елки ежегодно выстраивали огромную деревянную горку, с которой одновременно могли скатываться сто — если не больше — человек. Съезжали с горки толпой, стоя на ногах, а внизу дежурили солдаты и принимали скатившихся в свои объятия, чтобы не возникала куча мала. Детские же горки, сделанные в виде сказочных животных, были совершенно безопасны.
Тут же кипели котлы, в которых варились пельмени. В шипящем масле жарились беляши и шаньги. Продавался сбитень. Играла музыка, ходили ростовые куклы, и мужики, сбросив с себя верхнюю одежду, лазали, как водилось в старину, на ледяной столб за подвешенными на верхотуре хромовыми сапогами или гармошкой.
Сибиряки при тридцатиградусном морозе не мерзли. На ногах — валенки, на руках — овчинные рукавицы, у кого — тулуп, а у кого и шуба. Всем было тепло и весело. Нам тоже было весело в наших демисезонных пальто.
Способные дети
В Сибири нам с Нанкой предстояло научиться ходить на лыжах и кататься на коньках. В то время во всех учебных заведениях выдавался спортивный инвентарь, и на уроках физкультуры, с трудом привязав, примотав брезентовыми ремнями лыжи к ногам, молодежь пускалась по трассе в несколько километров в надежде заработать значок ГТО («Готов к труду и обороне»). Мы с Нанкой трудились и оборонялись как могли. Так как мы были девушки стремительные, доски, привязанные к ногам, хоть и отягощали нашу летящую походку, все же не тормозили движения. Скорость достигалась не скольжением, а усилием воли. Бежать по проложенной лыжне нам казалось нелепым и скучным занятием. Мы выбивались из общего строя, суетились, въезжали в сугробы, бесконечно падали, вставали, выкручивая ноги, но приходили к финишу не последними.
Особенно тяжело приходилось Нанке, когда надо было осваивать коньки. Без зачетов по физкультуре студенты не допускались к основным занятиям по специальности. На открытом стадионе «Динамо», дрожа от холода, ужаса и жалости, я смотрела, как моя сестра пыталась бегать по скользкому льду. На ногах у нее были не фигурные коньки, а беговые «ножи». Нанка ползала, кувыркалась, делала опасные для жизни своей и окружающих кульбиты, но продвигалась вперед. Альбертина, учительница физкультуры, крепкая блондинка с железной нервной системой садиста, требовала от будущих музыкантов совершенного владения техникой гладкого скольжения по льду. Поздними вечерами мы с Нанкой, одолжив у соседей коньки, преодолевая усталость, выходили тренироваться в хоккейную коробку перед домом. В обнимку мы доползали до середины льда. Врезаясь со стоном в деревянные борта и друг в друга, высоко подбрасывая ноги в тяжелых коньках, с треском укладывались на лед.
Наслаждение от зимних видов спорта пришло позже. С маниакальным постоянством мы с Нанкой стали ездить в Бугринскую березовую рощу кататься на лыжах, уже собственных. Провожая нас на очередную прогулку, мама с удовлетворением замечала: «Даже зайца можно научить играть на барабане, а вы у меня дети способные». Мы кивали, скромно потупившись, и, намазав лица гусиным жиром, вываливались на мороз. На встречу с сибирским лесом — и своим характером.
Прохожу мимо Останкинской танцевальной веранды. Сейчас она пуста, но мы с Катькой, гуляя летом по парку, не однажды становились свидетелями здешних знойных танцевальных вечеров.
Оторваться от этого увлекательного зрелища невозможно. Оказывается, независимо от возраста, людям свойственно желание нравиться, быть в центре внимания. Конечно, здесь много комичного, жалкого: координация часто нарушена, на лице блуждает тонкая кривая улыбка, а слезящиеся глаза горят отчаянным блеском. Те, кому далеко за шестьдесят, семьдесят и даже больше, пытаются выкаблучивать такие кренделя, что только диву даешься, как они все-таки не падают и не сбивают друг друга с ног. Танцуют все и всё. Публика разодета в пух и прах. В воздухе витает запах нафталина, но он яростно перебивается духами, запахом пота и еле уловимым запахом старости. Мужчины в парадных костюмах, женщины в ярких платьях и при макияже. Все внимательно присматриваются друг к другу. Вот кого-то посадили на скамейку и дали валидол, а вот кто-то кому-то понравился, и с отчаянной страстью вспыхнул роман. Что заставляет этих людей приходить сюда танцевать? Музыка, которая им напоминает юность и молодость, страх приближающейся смерти или жажда любви?
Морсад
