Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
— Ты, керя, сильно не бросайся сидором, самой голодать придется. Тащиться будем не меньше месяца, — предупредила Зойка, когда Надя вывалила содержимое продуктовой сумки рядом с собой.
— Ешьте, девчата, — пригласила она, — на месяц все равно не хватит. Авось с голоду не дадут помереть, — и вспомнила тетю Маню: — «Рука дающего да не оскудеет».
— Рука берущего да не отвалится. Это точно, — подтвердила Муха, отправляя в рот кусок копченой колбасы.
Космополитку надо было уговаривать, прежде чем та взяла кусочек сыру и печенье. Больше — наотрез отказалась.
— Ни за что, — сказала.
Муха неприязненно покосилась на конкурентку:
— Вот еще! Уговаривать надо!
В первую же ночь у Нади из-под головы украли из мешка остаток сыра и колбасу.
— Я говорила, ешьте! Вот вам, теперь за ваше здоровье съедят!
Зойка пришла в бешенство:
— Суки позорные, падлы, проститутки.! — бесновалась она. — Сейчас педерасткам шмон устрою, найду — пасть порву!
— Найдешь, ищи в параше! — завопили жители правого крыла.
Из угла приподнялась фигура. При свете тусклой, засиженной мухами лампочки было видно, что это немолодая, со скуластым, надменным лицом женщина. Брови ее, как две черные пиявки, изогнулись вопросительно дугой.
— Кто же там так скандалит? — спросила она, медленно чеканя каждое слово. — Это ты, Муха-цокотуха?
При виде ее Муха сразу остыла и сжалась:
— Кешар увели из-под головы.
— Заткни хлебало, а то слетишь к параше, другие тоже желают кушать, — еще спокойнее произнесла женщина и опять улеглась на свое место.
— Кто это? — понизив голос, спросила Надя.
— Кто я? — услышала женщина. — Спроси Муху, она знает!
— Манька Лошадь это, в законе она, понятно? — зашептала Зойка в самое ухо Наде. — Тут все под ней на цирлах бегают.
— Это она вам начальство, а я незаконная, — громко, во всеуслышание, заявила Надя.
— Ну, ты, не очень… знаешь, — отшатнулась от нее Муха. — Мне не личит с ними заводиться.
— Еще бы, свои все, — пробормотала Надя, но про себя подумала — «это я пришей кобыле хвост — ничья».
Утро началось с поверки. Конвоир согнал всех в одну сторону, приказал построиться по двое, тем временем другой, с кувалдой, полез наверх и поколотил каждую доску отдельно, потом стены и потолок, затем спустился на пол и еще побил пол.
— Всех перебили, спите спокойно! — объявила Муха. Кое-кто несмело засмеялся, вспомнив вчерашний инцидент.
— Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, — сказала молоденькая политическая зечка, которую все называли Света.
— А вы не смейтесь, — шепотом сказала маленькая бытовичка с тремя статьями. — Были случаи побегов через проломы в полу и даже через крышу на полном ходу!
— Неужто? — насмешливо округлив глаза, удивилась Света.
— В натуре были, — подтвердила Муха. — Только не ваш брат, контрики-болтуны, — с презреньем покосилась она на Свету. — Бежали законники, и многие с концами.
— Чудо-акробаты! — снова восхитилась Света.
— Иль от безнадеги, — не приняв насмешки, уточнила Муха.
— Как это, от безнадеги? — решилась спросить тихонько Надя.
— Как это? Что это? Мне уж объяснять осточертело, — раздраженно воскликнула Муха и отвернулась.
Пионерка охотно пустилась объяснять:
— Вот, скажем, у вора-рецидивиста по нескольким статьям четвертной сроку, еще за побеги, в карты, может, начальника какого проиграл, того и наберется лет на сорок — чего ему ждать? Удастся — хорошо, а нет, один…! такого в побеге обязательно пристрелят, коли поймают. Поняла?
— Поняла!
Страшный, непонятный мир открывался перед ней. Сорок лет срока освобождают человека от подчинения законам. Он живет как бы без узды, разрешая себе все недозволенное. Его не расстреляют — расстрелы отменены (В 1945 году по указанию Сталина, смертная казнь в СССР была отменена), а там какая разница: 35-40-45, хоть сотня! Такой убьет, глазом не моргнув.
Дальше размышлять не пришлось: конвоир облазил все закоулки, ощупал все узлы и котомки, осмотрел чемоданы и содержимое мешков и скомандовал:
— По одному, переходи на ту сторону!
Всех пересчитали по головам и велели стоять на другой стороне, пока кувалдой не была проделана та же работа слева.
Двое зечек, зажимая носы и отворачивая головы в сторону, потащили парашу.
— Ишь, носы заткнули! Свое несете, свое не пахнет, — захихикали с верхних нар.
Потом подкатили тележку с бачком, и солдат в грязном, замусоленном переднике стал разливать черпаком баланду.
Каждому алюминиевая миска, до краев наполненная, так, что купался большой палец с черным ногтем, в овсяной жидкости. Ловко прицеливаясь, раздатчик шлепал в нее кусок ржавой селедки— голову или хвост, середины не было.
— Ложки и миски всем сдать обратно, не досчитаю, устрою шмон, — предупредил он и оделил всех ложками и пайками хлеба.
До баланды никто не дотронулся, все со злорадством наблюдали, как, собирая миски с ложками и усердно пересчитывая их, раздатчик облил серой жидкостью фартук, брюки и даже сапоги.
— Погодите, подлюги, я вас ужо накормлю, — отборно матерясь, пригрозил он. — Ишь, зажрались, курвы!
Полутораведерный чайник, нечаянно или с намерением облитый керосином, завершал утреннюю трапезу. То же самое повторилось вечером. Двухразовое «питание» какой-то мудрец нашел достаточным для бездельников, которые все остальное время могли спать. «Кто спит, тот обедает во сне», — сказал один из героев Дюма. Так кстати припомнилось Алешкино любимое изречение!
Потянулись однообразные, ничем не занятые (кроме «молебна» два раза в день, так зечки называли поверки) дни. Уже выяснилось, у кого какая статья, срок, и шебутные блатнячки без стыда и совести хвастались своими похождениями на воле. Политические держались особняком, их было много, а потому воровайки их не трогали. Иногда, правда, очень редко, они пели. Света, Космополитка и еще две москвички пели вполголоса чудесную песню о бригантине, подымающей паруса в далеком флибустьерском море. И была эта песня такой завораживающей, что хотелось плакать от тоски и печали, и даже озорная Муха затихала и слушала.
«За что они здесь?» — мучил Надю неотвязно один и тот же вопрос. — Пожилые и средних лет, молодые и совсем юные, что они натворили?»
Только спрашивать их было бесполезно. И не то чтоб они скрывали свои деяния, нет, как раз наоборот, но отговаривались одним: «Ни за что ни про что» или: «Сама не знаю». Все же Надя однажды набралась храбрости и попыталась спросить Космополитку, благо та лежала рядом. Спросила и испугалась: «Пошлет она меня куда подальше». Но «космополитка безродная» Соболь только грустно улыбнулась в ответ и села на нарах:
